Грэм Мастертон - Ковер

Грэм Мастертон

Ковер

Рассказ Грэма Мастертона (Graham Masterton) «Взятие мистера Билла» (The Taking of Mr. Bill) из антологии «Зомби» (The Mammoth Book of Zombies) был недавно отобран для седьмого ежегодного выпуска лучших рассказов в жанре фэнтези.

В прошлом являясь редактором журналов «Mayfair» и «Penthouse», он опубликовал свою первую книгу «Твои эротические фантазии» (Your Erotic Fantasies), вслед за ней другую, также на тему секса, — «Как свести мужчину с ума в постели» (How То Drive Your Man Wild in Bed). Его дебютом в жанре хоррор стал роман «Маниту» (The Manitou), экранизированный в 1978 году. С тех пор он опубликовал более шестидесяти пяти триллеров, исторических саг и рассказов ужасов. Последние три его книги удовлетворяют требованиям всех этих трех жанров — особенно «Похороны» (Burial), которая является третьей книгой трилогии «Маниту»; «Бессонница» (The Sleepless), опровергающая существование вампиров, и «Плоть и кровь» (Flesh & Blood) — эпическая история о генетическом вмешательстве, одновременно и древняя, и современная. Кроме того, он написал более пятидесяти рассказов в жанре хоррор. «Две недели страха» (Fortnight of Fear) — его первый сборник.

Мастертон — сын армейского офицера, так что обстановка, описываемая в рассказе «Ковер» (Rug), знакома всем детям из ВAOR,[1] которые учились в Англии, а на каникулах навещали своих родителей в Германии. Как поясняет автор: «Настоящий ковер из волчьей шкуры висел в магазине города Мюнстер (Вестфалия), в котором торговали всяким старьем. Дом и лошадь — реальны. Заменена лишь фамилия, чтобы защитить тех, кто боится скребущихся в окно когтей…»

Два дня спустя в семидесяти пяти километрах отсюда в антикварный магазин, что стоит неподалеку от Бадденштурма, возведенного в тринадцатом веке в городе соборов Мюнстере, вошла высокая женщина. Громко зазвенел дернувшийся на пружине колокольчик; утреннее солнце осветило рогатые оленьи головы и витрины с чучелами лисиц.

Из-за шторы, куря сигарету, вышел хозяин магазина. Женщина стояла спиной к свету, так что ему трудно было разглядеть ее лицо.

— Ich möchte eine Reisedecke, — сказала она.

— Eine Reisedecke, gnädige Frau?

— Ja. Ich möchte ein Wolfshaut.

— Ein Wolfshaut? Das ist rar.[2]Очень трудно найти, понимаете?

— Да, понимаю. Но вы сможете найти его для меня, верно?

— Ich weiss nicht.[3] Постараюсь.

Женщина достала маленький черный кошелек, расстегнула его и протянула хозяину аккуратно свернутую тысячу немецких марок.

— Задаток, — сказала она. — Depositum. Если вы найдете для меня ковер из волчьей шкуры, я заплачу еще. Гораздо больше.

На обороте одной из его визитных карточек она записала номер телефона, подула, чтобы высушить чернила, и подала ему.

— Не подведите меня, — сказала она.

Но когда она покинула магазин (колокольчик все еще звенел), хозяин долго стоял в задумчивости. Потом открыл один из стоявших под прилавком ящиков и вынул из него темный тусклый коготь. Твердый как сталь, с серебряным отливом.

Не так уж часто люди ищут волчьи шкуры, но когда такое случается, то они обычно доведены до полного отчаяния, от чего становятся необыкновенно уязвимыми. И все же ему следует поинтриговать. Следует поводить ее за нос. Обнадеживать. Заставить поверить в то, что здесь она наконец-то нашла человека, которому можно доверять.

Тогда придет время расплаты: дерево, молоток, сердце.

Выйдя из магазина, женщина не оглянулась. А если бы и оглянулась, то могла не понять значения его названия. В конце концов, просто один зверь передавал свою жестокость следующему; не заботясь ни об именах, ни о наследстве, ни о супружеских клятвах. Не было ничего важнее шкуры, мохнатой волчьей шкуры, придававшей всему смысл.

А назывался магазин «Бремке: искусный охотник», и занимался он не только произведениями искусства и охотничьими реликвиями, но и беспощадным преследованием самих охотников.

Джон нашел волка на третий день, когда все уехали в Падерборн на пробные лошадиные забеги. Он сослался на боль в ушах (боль в ушах всегда самая лучшая отговорка, поскольку никто не может доказать, есть она у тебя на самом деле или нет, к тому же при этом никто не запрещает тебе читать и слушать радио). Хотя, признаться, он уже скучал по дому, и ему ничего не хотелось делать, кроме как сидеть в одиночестве и тосковать о маме.

Смит-Барнетты были к нему очень добры. Миссис Смит-Барнетт всегда целовала его перед сном, а их дочери Пенни и Вероника делали все возможное, чтобы вовлечь его во все свои дела. Но беда заключалась в том, что он был слишком печален, чтобы веселиться, к тому же он избегал сочувственного к себе отношения, потому что от него к горлу подступал ужасный мучительный комок, подобный морскому ежу, а глаза наполнялись слезами.

Он стоял в нише выходившего на улицу окна и наблюдал за тем, как Смит-Барнетты отъезжали со своим нарядным лакированным автофургоном на прицепе. «Лендровер» полковника Смит-Барнетта пропыхтел выхлопной трубой между трухлявыми платанами, и на улице воцарилась тишина. Был один из тех бесцветных осенних дней, когда Джон мог легко поверить в то, что он больше никогда не увидит голубого неба, никогда. От Ахена до Тевтобургского леса равнины северной Германии задыхались под плотным покрывалом серовато-белых облаков.

Джону было слышно, как в кухне прислуга-немка, занятая мытьем бежевого кафельного пола, напевала по-немецки песенку «Деревянное сердце». Ее пели сейчас все подряд, потому что Элвис только что выпустил «GI Blues».[4]

Джон знал, что на следующей неделе все изменится к лучшему. У отца было десять дней отпуска, и они собирались поехать на рейнском пароходе в Кобленц, а потом провести неделю на армейской базе отдыха в Винтерберге, среди сосновых лесов Зауерланда. Но от этой мысли тоска по дому не уменьшилась — нелегко жить с чужими людьми в чужой стране, когда твои родители только что разошлись. Его бабушка однажды изрекла что-то вроде: «Все эти долгие разлуки… Мужчина, видишь ли, всего лишь человек». Джон не совсем понимал, что она имела в виду под этим «всего лишь человек». Для него это звучало как «просто человек» — как будто под этими зелеными фуфайками и клетчатыми рубашками билось сердце какого-то примитивного существа.

А еще он слышал, как мама сказала о его отце: «Он временами может быть зверем», и Джон представил себе при этом, как отец запрокидывает голову, скалит зубы, как глаза его наливаются кровью, а пальцы скрючиваются, как когти.

Джон зашел в кухню, но пол был еще влажный, и прислуга прогнала его. Это была крупнолицая женщина в черном, от нее несло потом с запахом капусты. Джону казалось, что у всех немцев пот имел капустный запах. Вчера после обеда он ездил с Пенни в Билефельд, так в автобусе от этого запаха просто некуда было деться.