Морин Джонсон - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга II
Саймон собирался вернуться в Нью-Йорк, а Джордж – в лондонский Институт, где его всегда были рады видеть. Но что такое расстояние шириной в океан, когда можно поставить портал? Или, в крайнем случае, пообщаться по «мылу»?
– Конечно, нет, – заверил Саймон.
– Но и как прежде тоже уже не будет, – добавил Лавлейс.
– Нет, видимо, не будет.
Джордж занимался тем, что аккуратно сворачивал носки и укладывал их в чемодан. Саймон понял, что друг и вправду очень обеспокоен, – потому что за два года это был первый раз, когда Лавлейс делал что-то аккуратно.
– Ты ведь знаешь, что ты мой лучший друг, – не поднимая головы сказал Джордж. И сразу же добавил, не давая ему возразить: – Не волнуйся, я знаю, что я не твой лучший друг, Сай. У тебя есть Клэри. И Изабель. И члены твоей группы. Я понимаю. Просто подумал, что ты должен это узнать.
Строго говоря, Саймон и так это знал. Правда, он никогда особо об этом не задумывался: в том и заключалась вся прелесть Джорджа, что о нем можно было не думать. Вот Саймон и не думал, не ломал себе голову над тем, почему сосед поступил так или иначе. Тот всегда оставался уверенным в себе, надежным Джорджем. Он всегда был рядом, неизменно приветливый и готовый делиться хорошим настроением со всеми вокруг. И только сейчас Саймон задумался, насколько хорошо Джордж на самом деле его знал, и наоборот – так ли уж хорошо сам он знал Джорджа. Он вспомнил их ночные страхи, что их отчислят из Академии, вспомнил свои жалкие страдания по поводу Изабель и еще более жалкие страдания Джорджа по поводу всякой девушки, попадавшейся ему на пути. Они знали друг друга до мелочей: у Саймона – аллергия на домашку по латинскому, у Джорджа аллергия на кешью и парализующий страх перед большими птицами. За эти два года они даже придумали свой личный язык жестов, чтобы общаться без слов. Это не совсем то, что происходит между парабатаями, думал Саймон, да и между лучшими друзьями такого не увидишь. Но нельзя и сказать, что это совсем ничего не значит. В любом случае, отказаться от этого навсегда ни тот, ни другой не хотели.
– Ты прав, Джордж. Лучших друзей у меня более чем достаточно.
Джордж пал духом – но заметить это смог бы только тот, кто знал его так же хорошо, как Саймон.
– Но есть кое-что, чего у меня никогда не было, – продолжал Саймон. – По крайней мере, до сих пор.
– И что же это такое?
– Брат.
Слово прозвучало правильно и хорошо. Брата ты не выбираешь сам – его тебе назначает судьба. Брат, как бы ни сложились обстоятельства, никогда не перестанет считать тебя братом, так же, как и ты – его. За брата ты пожертвуешь жизнью, встанешь под дуло пистолета – потому что вы семья. А судя по сияющей улыбке Джорджа, это слово показалось очень подходящим и ему.
– Нам, наверное, надо будет теперь обняться, да? – предположил он.
– Сдается мне, это просто необходимо.
Зал Совета, пугающе прекрасный, освещали лучи утреннего солнца, лившиеся сквозь окна в высоком куполе потолка. Это место чем-то напоминало Саймону римский Пантеон, только чувствовалось, что Зал Совета куда древнее римских зданий. Он словно существовал извечно.
Студенты Академии, собравшиеся внутри, разбились на маленькие группки. Все ужасно нервничали, и ни у кого не оставалось сил ни на что, кроме вежливых разговоров о погоде (которая, как всегда в Идрисе, была просто прекрасной.) Стоило Саймону появиться в дверях, Марисоль разулыбалась и резко кивнула, словно говоря: «А в тебе я и не сомневалась… почти».
Саймон с Джорджем пришли последними. Почти сразу после их появления всем предложили занять свои места. Семеро простецов выстроились в алфавитном порядке перед специальным возвышением. Их должно было быть десять, но, видимо, Сунил оказался не единственным, кто в последний момент передумал. Кроме него, ночью куда-то исчезли Лейлана Джей, очень высокая и очень бледная девушка из Мемфиса, и Борис Кашков, румяный парень со здоровенными мускулами, родом из Восточной Европы. О них никто не говорил – ни преподаватели, ни студенты. Словно их никогда и не было на свете, подумал Саймон – и представил, как Сунил, Лейлана и Борис живут где-то там, в мире людей, зная о Сумеречном мире, зная о том зле, которое угрожает всем, – и не имея ни воли, ни возможности ему противостоять.
«Бороться со злом в этом мире можно по-разному». То были мысли не только самого Саймона – в голове звучал и голос Клэри, и Изабель, и его матери. «Не стоит этого делать только из-за того, что ты считаешь это своим долгом. Сделай это потому, что сам этого хочешь».
И только если ты действительно хочешь.
Студенты Академии Сумеречных охотников – Саймон больше не воспринимал их как «элиту», точно так же как и не считал себя и остальных простецов «отстоем», – заняли первые два ряда стульев. Но двумя рядами они были только внешне; в душе все они давно стали единым телом. Единой командой. Даже Джон Картрайт гордился простецами, выстроившимися перед возвышением, – и немножко волновался за них. Саймон заметил, что глаза его устремлены только на Марисоль. Картрайт прижал два пальца к губам, а потом приложил их к груди, и этот жест показался Саймону почти естественным (ну, или, по крайней мере, не особо противным природе). В зале не было ничьих родных – те из простецов, у кого еще оставались семьи (а таких, к сожалению, было немного), уже разорвали с ними всякие связи. Приемные родители Джорджа могли бы присутствовать, но он специально попросил их не приезжать.
– Только на тот случай, если я с треском провалюсь, – по секрету сообщил он Саймону. – Не пойми меня неправильно, Лавлейсы – народ выносливый, но не думаю, что они получат удовольствие, лицезрея Джорджа, превращенного в жидкость.
Несмотря на это, в зале царило столпотворение. За прошедшие десятилетия это был первый выпуск простецов из Академии, которому предстояло пережить Восхождение, и Сумеречных охотников, желающих присутствовать при этом событии, оказалось неожиданно много. Саймон знал лишь некоторых из них. За спинами студентов он разглядел Клэри, Джейса, Изабель и Магнуса с Алеком – ради такого случая те вернулись с Бали, – с синим ребенком на руках. Все они, даже малыш, во все глаза таращились на Саймона, будто пытались силой своих взглядов провести его через Восхождение.
Вот что значит Восхождение, понял Саймон. Вот что значит быть Сумеречным охотником. Не только ежеминутно рисковать собственной жизнью. Не только вырезать руны, бороться с демонами и иногда спасать мир. Не только присоединиться к Конклаву и следовать его драконовским законам. Стать Сумеречным охотником – значит присоединиться к своим друзьям. Стать Сумеречным охотником – значит стать частью чего-то большего, чем ты сам. Частью чего-то замечательного, хотя и пугающего. Да, в его жизни сейчас гораздо больше опасностей, чем два года назад, – но насколько же более насыщенной стала эта жизнь! Как и Зал Совета, она наполнилась людьми, которых он любит и которые любят его.
И Саймон понял, что имеет полное право назвать их своей семьей.
А потом все началось.
Одного за другим простецов приглашали на возвышение, где торжественно выстроились все преподаватели. Они пожимали студентам руки и желали удачи.
Один за другим простецы входили в двойной круг из рун, нарисованный на возвышении, и становились на колени в самом центре. Чуть в стороне стояли двое Безмолвных Братьев – на тот случай, если что-то пойдет не так. Каждый раз, когда центр круга занимал очередной студент, Братья склонялись над рунической границей и вписывали в нее новую руну, обозначающую имя этого студента. Потом снова возвращались на край возвышения и замирали, похожие в своих пергаментно-серых робах на статуи. Наблюдали. Ждали.
Саймон тоже ждал, пока один за другим его друзья прикладывали губы к Кубку Смерти. Каждого окружало слепящее голубое пламя – вспыхивало и почти сразу же исчезало.
Один за другим.
Джен Альмодовар. Томас Далтри. Марисоль Гарза.
Все пригубили Кубок.
Все выжили.
Ожидание казалось нескончаемым.
Но когда консул произнес его имя, это все равно произошло слишком скоро.
Ноги Саймона превратились в бетонные глыбы. Усилием воли он заставил себя подняться на возвышение, по шажочку за раз. Сердце колотилось, как басы в сабвуфере, отчего все тело сотрясала дрожь. Преподаватели пожали ему руку, Делани Скарсбери даже пробормотал: «Всегда знал, что в тебе это есть, Льюис». Какая наглая ложь. Катарина Лосс крепко вцепилась Саймону в руку и подтянула его поближе к себе. Ее сияющие белые волосы ниспадали на плечи. Губами маг почти прижалась к его уху:
– Закончи то, что начал, светолюб. Тебе хватит силы изменить этих людей навсегда. Не упусти свой шанс.
Как и многое из того, что Катарина ему говорила, ее слова как будто не имели почти никакого смысла, но в глубине души Саймон по-прежнему прекрасно понимал, что они значат.
