Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий
— Тавор.
Дождался от денщика осмысленного взгляда.
— Мой морской мундир и карету. Сам также переоденься моряком.
Денщик скривил рожу. Матросскую форму он недолюбливал, хоть в ней я разрешал носить ему его реальный чин, а не бутафорский.
Сверху, с высоты птичьего полета, земля очень похожа на топографическую карту. Только цветную. Красивую. Как в компьютерной игре с пошаговой стратегией. Сколько ни смотрю, столько с восторгом и любуюсь. Однако сегодня любоваться некогда — нам недельные изменения в дислокации противника на карту наносить. А враг не дурак, маскировке на ходу учится. Как ему это с земли представляется… А сверху видно все несколько по-другому, чем с поверхности, но противнику это пока не ведомо.
Еще у нас на вооружении последний писк технического прогресса — сзади гондолы киноаппарат стрекочет с ручным приводом по имени Данко Шибз — потом фильму просмотрим, сравним с теми кроками, которые сами набросали. Пленки уходит — жуть! Я уже подумал о том, что пора Шибзу подсказывать принцип работы цейтрафера для интервальной съемки, но просто не представлял, как это можно сделать без электричества. Проектор у нас и тот пока на карбидной лампе. Такой в кинотеатр не поставишь, так что про коммерческий кинематограф я Шибзу пока ничего не скажу, иначе он все забросит и станет строить фабрику грез.
Каждую неделю делаем мы такой облет в последний месяц, но сегодня вылет внеплановый. Новости с юга уж очень занятные пришли.
Внизу царцы к нашим полетам на дирижабле привыкли уже, перестали прятаться, даже руками машут иной раз. Мы же ничего плохого им не делаем, только мимо пролетаем. Не досягаемые ничем. На километр вверх их винтовка не добивает. А ниже мы редко спускаемся.
— Савва, ты заметил, что царцы свои передовые траншеи стали чем-то перекрывать? — спросил корвет-капитан. — К чему бы это?
— Сразу, Вит, я на это внимание обратил, — откликнулся я. — От шрапнели решили так спасаться или приступ готовят, накапливать будут там пехтуру для незаметности с фортов. Дело житейское… Меня больше беспокоит, куда табуны коней у них в тылу пропали? Паслись, паслись и… нету. А трава есть… нехозяйственно как-то… — выдал я свои крестьянские наблюдения.
— Номос, твои впечатления? — спросил Плотто немолодого уже кондуктóра за вертикальным штурвалом.
— Такое ощущение, господин корвет-капитан, что пехоты больше стало перед фортами.
— Почему ты так решил? — спросил я.
— Да не решил я, господин лейтенант, — ответил мне флотский «сундук», как бы извиняясь. — Просто ощущение такое. Объяснить не могу.
— Ты верь его ощущениям, Савва. Они его еще никогда не обманывали. Ага… — Плотто впился глазами в мощный морской бинокль. — А куда это гаубичная батарея за холмиком пропала?
— Да вот же она. На старом месте, — перевел я бинокль.
— Макеты это, Савва, — уверенно произнес корвет-капитан. — Свежеокрашенные макеты, аж блестят на солнце, как у кота причиндалы. И маскировки от нас подозрительно меньше, чем обычно. Как бы они в глаза мне этой батареей тычут… О… Шесть штук. Вроде все дома… Как бы… Ладно, на обратном пути поищем, куда ее переставили. Что скажешь, барон, ты же среди нас один артиллерист?
Подтрунивает надо мной Плотто, бароном дразнит. Видать, настроение хорошее у воздухоплавателя.
— Смысл ее перетягивать есть только вперед, чтобы вести контрбатарейную борьбу с нашими железнодорожными монстрами, — выдал я свои мысли вслух. — Что-то наши жандармы, смотрю, как переподчинили их офицерам контрразведки, так совсем мышей ловить перестали. Пластуны царские, наверное, по ближним тылам, как по проспекту, гуляют…
Рассматривая корпусную «батарею» противника, я отметил, что народу по ней ходит не в пример меньше обычного. Все же статистика великая вещь. Всегда толклось там человек по сто пятьдесят, не меньше. А теперь и двух десятков не наберется.
А это что?
Разведпризнак!
Нет тут настоящей батареи.
— Полетели дальше, Вит, найдем эту батарею на обратном пути, — распорядился я.
А как иначе? Плотто хоть и двумя чинами меня старше, но он извозчик, а я главный пассажир. Мне и указывать направление транспорта.
— Что тебя сегодня интересует, Савва?
— Как обычно… Первый разъезд. Второй разъезд. Выходная стрелка. Станция. Мост. Паром. И мой старый укрепрайон на сладкое. И все средства усиления вдоль железной дороги от нее к фортам. На обратной дороге над болотами по прямой срежем. Там твою батарею и поищем.
— Боишься за свой сухопутный крейсер? — подначил меня Плотто, впрочем, без злобности.
— Боюсь, — не стал я скрывать. — Тебе в небе хорошо — лети, куда хочешь вольной птицей, а мне на земле только по рельсам. Ни вправо ни влево…
— Господа офицеры, — подал голос боцманмат со штурвала горизонтального полета, он же впередсмотрящий, так как стоит в самой носовой оконечности гондолы. — Кони. Много коней. Идут своим ходом вдоль рокады на юг. Десять румбов от курса в правую раковину.
Мы вперили глаза в бинокли. Разглядели только клубы пыли вдоль железной дороги.
Нехило фельдмаршал Смигл тут расхозяйствовался. Этак он резервы между двумя основными участками фронта легко может перекидывать. А главное быстро. Причем его рокада — нормальный железнодорожный путь с насыпью, а не конно-железные узкоколейки, как у нас.
— Почему ты решил, что это кони? — переспросил Плотто боцманмата. — Может, быков царцы гонят на мясо?
— А то как же, господин корвет-капитан, — с гордостью ответил тот. — Разрывы между пылевыми облаками четкие. В походных колоннах идет кавалерия. Не меньше полка.
— Вот мы сейчас твою задумку и проверим в условиях, приближенных к боевым, — ухмыльнулся мне Плотто и скомандовал матросам: — Приготовиться к психической атаке.
Двое матросов тут же запрыгнули на вертикальный трап и, скользя валенками по круглым дюралевым перекладинам, скрылись во внутренней галерее внутри дирижабля. Только черный провал потолочного люка остался раскрытым.
Плотто отдавал короткие команды в раструб переговорного устройства, и винты на фермах задней гондолы, отсверкивая на солнце, раскрутились сильнее обычного. По всему дирижаблю прошла некоторая дрожь. Одновременно мы стали снижаться, догоняя эту плохо видимую за клубами пыли колонну.
— Посмотрим сейчас на твой «ужас, летящий на крыльях ночи» при дневном свете в боевых условиях, — усмехнулся Плотто. — Когда его испытали на коровах, что пасутся на заливных лугах в Будвице, то на меня даже во Дворец пожаловались, что они доиться перестали от страха, — и тут же без какого-либо перехода поплакался мне: — Как же зверски хочется курить… Хоть бросай.
— Бросай, — посоветовал я. — Никотин — это зависимость. А то не выдержишь как-нибудь и сожжешь свой дирижабль вместе с обученным экипажем.
— Только это и останавливает, — буркнул Плотто, подходя к центральному столику с бомбическим прицелом.
Офицер припал к окуляру, отдавая короткие команды на оба штурвала. Когда удовлетворился совмещением летательного аппарата с целью, направлением и высотой, приказал:
— Восьмой… Сброс!
Команду тут же продублировали в раструб переговорного устройства. Точно такое же, как на пароходном мостике стоит, чтобы с машинным отделением разговаривать.
От дирижабля между гондолами отделилась столитровая металлическая бочка, пустая, пробитая рваными дырками во многих местах. Такая маленькая по сравнению с огромным летательным аппаратом. Бочка с легким ускорением полетела к земле, и по мере того как набирала скорость, визжала все сильнее на очень противной ноте, пока этот визг не перешел в инфернальный рев на грани инфразвука. Даже нас пробрало.
Вытянутое пылевое облако под нами как взорвалось в разные стороны. В бинокль было видно, что всадники совсем не управляют лошадьми, а только стараются не слететь с них. Кавалерийский полк полностью потерял управляемость. Породистые лошади уносили седоков, куда им в голову взбредет, лишь бы подальше от этого падающего с неба адского рева, пробирающего до печенок. А больше никаких звуков снизу до нас не доносилось.
