Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Они были восхитительными родителями. Может быть, мне так казалось оттого, что не с кем было сравнить. Я наблюдал, как ловко они справляются, как быстро учатся, как ворчат друг на друга шёпотом у детской кроватки, как борются за право подержать младенца на руках ещё минутку, как Шало вяжет волосы Соли, тренируется, чтобы потом повторить причёску на дочкиных волосах, чьи короткие прядки пока никак не сплетались в косички.
Сейчас Соли снова была беременна.
Я должен был испытывать радость, но вместо этого заливался чёрной злобой, жгучей топкой завистью и зловонными мыслями, готовыми вот-вот вырваться наружу, излиться на моего необычного друга отвратительным смрадным словесным потоком.
Что, увы, однажды и случилось.
Шало вызвался проводить меня до поезда, хотя я резко и грубо старался пресечь его попытки составить мне компанию. Надо сказать, что все 28 дней отпуска я вёл себя, как свинья, помыкая Соли, будто прислугой, а друга выставлял сентиментальным дураком. Мне нравилось поддевать его, высмеивать неоднозначные суждения, втаптывать в пыль неординарные высказывания, тягу к предсказательствам и разглагольствованиям о счастливом будущем. Я был омерзителен сам себе, но ничего не мог поделать. Я упивался и убивал себя собственным ядом, сочащимся из души на язык, а с языка — на всё самое дорогое, что у меня осталось. Ядом, покрывающим кровоточащими язвами нашу дружбу.
— Пай, ты сам не свой в этот приезд, — говорил мне Шало, заглядывая в глаза с тревогой и неизменным стремлением что-то исправить, — мрачный и замкнутый…
— Зато ты чрезмерно открытый, — огрызался я, — не боишься, что однажды нахаркают в душу?
— Открытая душа, как океан, — улыбался он, — да, плюнуть легче, но и смоется быстро…
Шало следовал за мной по пятам к платформе, хотя я нарочно прибавлял шаг, чтобы он не поспевал.
— Пай, дружище, давай хоть напоследок поговорим. Я не могу отпустить тебя в растрёпанных чувствах! Пай, поговори со мной. Если мы чем-то обидели тебя, прости нас.
В этом был весь Шало. Я издевался над ними, вытирал о них ноги, а он ещё просит прощения.
— Поговорить? — Я резко развернулся, так что он натолкнулся на меня. Паровозный гудок известил о приближении моего поезда. — Поговорить?
Я распалялся, я хотел взорваться, я хотел разнести в клочья всё вокруг…
Я схватил Шало за грудки и с силой тряхнул.
— Кто ты такой? — заорал я на него, брызгая нездоровой бешеной слюной: — Почему ты всегда дожидаешься нужных поездов? Почему тебе даже Таймер подчиняется? Почему твои мечты сбываются в мире, где это не принято? Думаешь, ты какой-то особенный? Избранный? Ни черта ты не избранный! Ты просто юродивый, сумасшедший, калека с изъеденным мозгом! Счастье какое-то выдумал! А знаешь что? Я ненавижу тебя, Шало! Ты испоганил всю мою жизнь, изрисовал красочными картинками…
— Пай…
— Заткнись! Рассказывал про невероятную жизнь, про любовь, уговаривал искать Ивис…
— Пай…
— Заткнись, я тебе сказал! — я снова его встряхнул, — кто ты такой? Кто ты для меня? Да, мы встретились, вопреки законам Таймера, не один раз, но мы всё равно ничего друг о друге не знаем. Мы посторонние люди, а ты всё время твердишь про какую-то дружбу! Тьфу! Знай, ты появился в моей жизни не в добрый час и принёс только горе! Заразил глупым оптимизмом, заставил поверить, а в итоге всё отнял, разрушил, всё разметал в моей жизни, стёр в порошок и развеял по ветру. Ты для меня никто, понял, Шало! Очередной Никто! Пустое место!
— Пай! Пай! Опомнись. Что ты говоришь!
Друг смотрел на меня без тени упрёка и жалости, а я вскипал болезненной горячностью. О, как я был несправедлив и как глуп в тот момент.
Поезд остановился. До платформы оставалось десять шагов. Репродуктор выкрикнул моё имя.
— Никакой я не Пай! Нет больше этого имени! Нет, слышишь? И тебя больше нет! Слышишь? И деревни этой, понял?
— Пай! Дай мне сказать. Здесь место, где тебя ждут…
Я приблизил его лицо к своим сверкающим яростью глазам, пожевал губами, намереваясь плюнуть, но не сделал этого. Пробормотал хрипло:
— Страшно, не когда появляются причины уйти, страшно, когда не остаётся причин, чтобы остаться…
Ненависть к его голубым глазам захлестнула меня, и я с силой оттолкнул Шало. Он не удержал равновесия и упал, сдавленно вскрикнув.
Я побежал к вагону, спасаясь от своей ярости и зависти.
Двери вагона закрылись, а ярость и зависть не исчезли.
Я представил, как Шало, поднимается с земли, как, прихрамывая, шагает домой, где он промолчит, не расскажет Соли о моей прощальной вспышке и о падении. За это я его тоже ненавидел.
Нет, я не вернусь сюда. Никогда.
Ивис искать больше не стану.
И первым тоже ни в чём быть не хочу.
Или нет, не так. Я буду первым.
Первейшей и главнейшей мразью в Таймере.
* * *
Любое знакомое место с течением таймеровских циклов превращается в машину времени. Холл, вагон, деревенский дом. Ты стоишь на месте, а вокруг витают события прошлого, выскакивая в случайном порядке. И ты вроде даже осязаешь цветные сполохи, словно трепещущие на ветру ленты, видишь, как проглядывают сквозь них лица — чаще малознакомые и единожды встреченные, но вот и родные — Шало, Соли, Ивис. И кажется, что предметы перемещаются, превращая нынешнюю обстановку в былой интерьер. Стоит сделать всего один шаг — и эти ленты облепят тебя, стреножат, чтобы ты остановился, вдохнул воздух полной грудью, чтобы хоть на секунду забыл, что всё скоротечно, что срок всему — 28 дней, что это — Таймер…
Я вышел из вагона в холл и замер.
— Топай, — тут же донеслось в спину. Но я стоял, опутанный цветными лентами: вот я выхожу сюда из первой детской поездки — счастливый и радостный, готовый к новым приключениям, стремящийся исследовать Таймер, исходить все его сектора вдоль и поперёк, знающий, что скоро, на каникулах, снова увижу Шало. Вот меня несут в горячечном бреду, я вижу холл, словно оплывающий торт-мороженое — размыто и зыбко. И ещё раз выхожу — из отпуска на море, и снова — с заснеженных гор, вот опять — из знойной пустыни. Почти без эмоций, просто знающий, что отдых подошёл к концу и впереди — привычное мельтешение по секторам. И вот я — окрылённый надеждой отыскать Ивис. И вот — убитый неудачей. И вот — снедаемый завистью к счастью друга. И вот — сегодня — разрушивший всё, что имел. Оттолкнувший всех,
