Время перемен - Владимир Владимирович Голубев
- Итак, посещали ли Вы, отец Галактион, в Триесте дом Леопольда фон Кобенцля?
- Чего?
- Леопольда фон Кобенцля, сына графа фон Кобенцля[11], агента императора?
- Не посещал я никого! – замахал руками грек.
- Пятый день Вы, отче, мне одно и то же говорите. Фон Кобенцлю в личной беседе Вы сказали, что являетесь посланником патриарха Неофита и ищете связи с императорским двором. – Зыков уверенно читал с листа, что пугало монаха. Да даже более того, следователь говорил то, что просто никому не могло было быть известно.
- Христом Богом клянусь! Не было такого! – уже визжал монашек.
- Значит, ещё и ложь именем Господним – спокойно отметил Зыков.
- Что же ты, чёрт, клевещешь на человека Божьего?
- Ещё и имя нечистого поминаете… Придётся мне ещё и церковное расследование привлечь…
Грек совсем опал в лице:
- Не надо церковное! Они же меня заживо сожгут! Не надо!
- Ох, отец Галактион, да ты ещё и дурак. Слухам верить не дело. – усмехнулся Зыков и, наконец, оторвался от бумаг, — Они огнём не жгут – не положено. Даже на дыбу тебя не потянут. Отцы-дознаватели тоньше действуют. А ты сам на себя показал, отче. Я ведь всё знаю. Про Агату твою знаю, а это тоже против правил, ведь монах ты… Про дела твои с Костакисом, про утварь из храма святой Марии, что пропала во время взятия города… Так что, отправишься ты, отче, в скит, в края, где лёд никогда не тает, где солнце над землёй раз в год поднимается, где из зверья только комары, да медведи белые гуляют…
- Не хочу! – ужас плескался в глазах монаха.
- Знаю, Феодорос, знаю. Ты человек теплолюбивый…
- Откуда же… — крестясь в диком испуге, монашек забился в угол.
- Знаю, кто ты такой, за какие грехи тебя били плетьми в Каламате[12], а твой троюродный дядька, теперь патриарх, тебя выручил, да ещё и в свои ближние взял. Что епископом обещал сделать. Знаю, Феодорос. И вовек не поверю, что ты всю молодость чистящий карманы на Хиосе, одним глазком не заглянул в письмо, которое ты вручил фон Кобенцлю. – улыбка Зыкова, такая добрая вначале, в глазах монаха стремительно превращалась в злобный оскал чудовища, готовое сожрать несчастного грека.
- Чего хотите от меня? Всё расскажу!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
- Вот, сын мой, почему так происходит? Сколько я уже допросных листов видел? Сколько сам в допросах участвовал, а? – седобородый могучий монах, сжал свои виски с тако силой, словно надеялся выдавить сок, — Неужто может Церковь Христова так сгнить, а?
- Что ты, отец Пантелеймон, грустишь? Ты же церковный следователь! Неужели ты грязи не навидался-то? – устало улыбнулся Зыков.
- Видел, Иван Борисович, видел! Только вот, это всегда было как чернота на серебре – потри и заблестит. А здесь ведь гниль и пепел, ничего от Божьего слова не осталось. Сколько мы с монахами и священниками беседовали? Кто из них о душе да вере-то думал? За жизнь свою все беспокоились, за кошелёк… Даже патриарх и тот весь сгнил!
- Зря ты так, отец Пантелеймон. – посерьёзнел Зыков, — Думаешь, я сам всё это вызнал, Божьим промыслом все факты открылись?
- Дык, агенты царские…
- Они что, на каждом шагу? За каждым человеком приставлены? Не удивляй меня, отче!
- А как же…
- Так верных людей много! И государю верных и церкви. Столько таких есть! В канцелярии патриарха, к примеру, есть отец Агафангел. Он целую сеть сплёл – и всё безвозмездно, за веру переживает. Вон, сходи-ка лучше, к Владыке Дионисию – он недаром здесь обитает, всё знает. Владыка тебе расскажет… А то, что много негодных людишек в греческой церкви – так сколько лет они под агарянами…
- И что? Повод это с латинянами в сговор входить? Снова про Флорентийскую унию[13] разговоры вести?
- Нет, не повод – причина, отче. Коли много столетий отбирать самых слабых и неверных, вытягивать их наверх и давать им власть… Такими так просто управлять, отче…
- Философ ты, сын мой. Тебе бы по церковной линии идти!
- Куда мне, отче! – засмеялся Зыков, — У меня жена да пятеро деток!
- Это, да. А так бы далеко пошёл…
- Ладно тебе, отче, мне осанну петь! Скажи лучше – отпустила тебя хандра?
- Да, наверное. Говоришь, за веру радеет твой отец Агафангел?
- Не он один – таких сотни, только вот даже епископом стать ни у кого из них шанса не было. А вот теперь, в могучей церкви великой православной империи… Представляешь, большинство этих людишек испугались на севере оказаться, а отец Агафангел сам туда просился – мол, подвиг!
- Правильный человек! Эх, уболтал меня! Верю, что не всё пропало! Давай дальше обсуждать! Нам завтра к Владыке с докладом иди, а то и к самому наместнику…
- Ну, смотри, показаний и документов на патриарха вдосталь, можно и брать его, да в судилище тащить. Но вот, пока ещё риск большого бунта остаётся. Лучше бы сначала вот этих пятерых схватить…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
- Тебе не кажется, Осип Михайлович, что это явно не почтовая шхуна? – задумчиво спросил Бальзамо, пристально вглядываясь через подзорную трубу вдаль.
- Да уж, Иван Донатович, точно не «Кастор» и не «Поллукс», что к нам ходят. Больше на галеон похоже. – отвечал приятеля Дерибас, у которого труба была получше, новёхонькая, московской работы.
- Чего это, вдруг? Может, война пришла? – дёрнулся бывший авантюрист.
- Да нет, тогда бы связное судно внеурочно прислали. – отмахнулся вице-наместник.
Подошедший к берегу корабль действительно оказался галеоном «Святой Феодосий Печерский». Со сходней первым спустился сам наместник Григорий Иванович Шелихов, сияя белозубой улыбкой. Дерибас, увидев начальника, весь поджался, опасаясь плохих вестей.
- Что, Осип, не ожидал? – радостно скалясь закричал представитель империи на всей Аляске.
- Какими судьбами, Григорий Иванович?
- По твою душу прибыл, господин наместник!
- Кто, что?
- Назначен ты наместником Калифорнийским! Как и просили мы с тобой, друг мой сердечный!
