Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
И несколько сотен страшных гусарских пик опустились для атаки. Скачущие в третьем ряду гусары изготовили к бою концежи. Им пиками врага не достать, у них для этого своё оружие. А следом, без команды, все разом кольнули коней шпорами или толкнули коленями, пуская в галоп.
Страшен удар гусарии. И нет от него спасения, особенно когда он приходится во фланг и тыл. Пики сметали татар с сёдел, ломались под их весом и всадники бросали их, тут же хватаясь за концежи и сабли. Войско Кан-Темира развеялось, будто дым под ураганом, растаяло словно кусок сахара во рту. Татары валились под ударами пик, под саблями и концежами. Они не приняли боя с во много раз меньшими числом гусарскими хоругвями, предпочли разбежаться, ринулись к реке, чтобы убраться на тот берег, отгородившись ею от гусар. Гусары не погонят своих дорогущих коней в воду, где те могут запросто и ноги переломать.
— Уходим! — сорвав голос, кричал Кан-Темир. — За реку! За реку!
Никто уже не думал о ляшских конях, о добыче, о ясырях. Теперь бы самим ноги унести.
Однако гусары, которых вёл Ян Пётр Сапега, не собирались дать татарскому мурзе и лучшим его нукерам сбежать. Словно нож сквозь масло прошли они через рассыпающееся войско Кан-Темира и врезались в нукеров мурзы и выборных дворян князя Ивана. Бой был недолгим, но яростным. Нукеры с выборными дворянами приняли удар на себя, давая ценой своих жизней время князю и мурзе убраться подальше.
Сам Сапега, ловко уродуя копьём, которое сумел не сломать, рвался через них к заветной добыче. Он хотел пленить богато одетого татарина или не уступавшего платьем и доспехом московита. Знатные пленники, которых можно швырнуть под ноги королю, словно псов, весьма серьёзно поднимут его авторитет. И Ян Пётр сшибся с нукерами и выборными дворянами, сломал-таки пику, дрался тяжёлым концежом, словно безумный. И словно заразив этим безумием остальных гусар, заставлял их, не жалея жизней, бросаться из одной сумасшедшей схватки в другую.
Он сумел прорваться, всего с парой столь же отчаянных как сам он гусар. Без жалости пришпорил своего аргамака. Злой конь его грыз удила, но направляемый железной рукой и железной волей всадника послушно рванул вперёд. За старостой усвятским поспешил ротмистр Балабан, не желавший отставать от Сапеги, и ещё пара гусар-товарищей. Однако Ян Пётр вырвался вперёд на полкорпуса, и уже нацелил концеж свой на поотставшего московита. Вот сейчас ударит его, может насмерть, а может и нет, и возьмётся за татарина.
Сапега занёс концеж для удара, когда московит обернулся в седле. В руке его был зажат длинный рейтарский пистолет. Ян Пётр успел заметить как вспыхнул порох на полке, а после страшная сила ударила его в грудь, выбила из седла. Он рухнул на землю, ломая крыло, прикреплённое к задней луке седла. И осталась у него только чудовищная боль в груди, в переломанных московитской пулей рёбрах.
Князь Иван же дал шпоры коню, уходя от пускай и опешивших в первый миг после ранения Сапеги да быстро пришедших в себя гусар. Он припал к самой конской гриве, толкал скакуна коленями, шпорил, чтобы тот шёл быстрее. Драться с гусарами князь Иван не горел желанием, и спешил добраться до реки, в водах которой ждёт его спасение.
Спасли его правда не воды реки, а татары. Собравшись по приказу Кантемира они обстреляли из луков оторвавшихся от главных сил гусар. Те не стали кидаться в атаку, понимая, что от случайной стрелы можно и самому раны получить и коня повредить. А получится ли захватить знатных пленников, ещё неизвестно. Рисковать зазря Балабан не хотел и велел гусарам возвращаться, добивать тех татар, что ещё не успели к реке уйти.
Пахолики подобрали Сапегу, который лежал у них на руках ни жив ни мёртв и поспешили отвезти его в лагерь — к лучшим врачам.
Князь Иван-Пуговка вместе с мурзой Кан-Темиром убрались за реку Нару и поспешили вместе с остатками кошуна к Серпухову. Со скорбной вестью о поражении.
Утром, когда они сменили коней на свежих, Кантемир-мурза остановил князя Ивана, прежде чем тот забрался в седло. Иван поразился тому, что отряд татар, сбежавших из-под жигимонтова стана на Наре, быстро прирастал новыми людьми. А те вели с собой заводных коней, кто по одному, кто по два, а кто поболе. Брали их у убитых товарищей и врагов, иные же сумели-таки из ляшского табуна свести конька-другого. Тех выдавали отсутствие сёдел и упряжи.
— Не езди со мной к Джанибеку-Гераю, Иван-бей, — сказал Кан-Темир князю Ивану. — Он возьмёт тебя в полон и угонит в Крым. Там ты будешь жить аманатом,[1] покуда держится власть твоего старшего брата. Но как станешь не нужен…
Он замолчал. Некоторые вещи нет необходимости проговаривать вслух. Их понимали и без слов.
— Благодарю тебя, Кантемир-мурза, — ответил ему князь Иван. — Я и мои люди возьмём по паре коней и я поеду к брату на Москву. Донесу весть о поражении.
— Джанибек-Герай не станет больше служить ему, — добавил Кан-Темир, поморщившийся от того, что Иван назвал его на урусский манер, но ничего ему не сказал по этому поводу. — Он уведёт свою орду обратно в Крым. По пути возьмёт всё, что сможет. Думаю, сейчас он пишет твоему брату, что уходит.
Причин Кан-Темир объяснять не стал, но князь Иван не сомневался в его словах. Бой сделал их его не родичами, то уж точно заставил обоих уважать друг друга. А уж то, что князь Иван сумел выбить из седла того безумного гусара, что рвался следом за ними и вёл своих людей, поставило его на одну ступень с самыми могучими багатурами, о которых до сих пор поют песни в жаркой Крымской степи.
— Жаль, он не отправился с нами, — посетовал напоследок князь Иван, глядя как выборные дворяне его споро седлают свежих коней. Кан-Темир отдал Ивану и его людям лучших скакунов из захваченных в ляшском табуне. Самых свежих и сильных. — Тогда мы взяли бы Жигимонта.
— С целым туменом, — кивнул Кан-Темир, — эта жалкая горстка гусар не справилась бы. Но Аллаху угодно было рассудить иначе. И пускай Он больше не пересечёт наши дороги, — пожелал на прощание Кан-Темир.
Он уважал урусского бея и не хотел скрестить с ним сабли. Ведь в следующий раз, когда их дороги пересекутся по воле всемогущего Аллаха, они скорее всего будут врагами.
— Дай Бог, — кивнул в ответ князь Иван, — чтобы так оно и было.
На этом их дороги разошлись. Кан-Темир с увеличивающимся день ото дня войском возвращался к Серпухову, где уже готовил свою рать к возвращению к Крым Джанибек-Герай. Князь Иван Шуйский, прозванный Пуговка, повернул к Москве, чтобы донести до царя скорбную весть о поражении и скором уходе татар.
— Почему ты отпустил его? — спросил у Кан-Темира Джанибек-Герай. — Нам бы пригодится такой аманат.
Они сидели в его юрте, а вокруг люди убирали стан. Без спешки, но и не мешкая.
— Мы дрались плечом к плечу, — ответил Кан-Темир, — были как братья в бою. А когда уходили, Иван-бей может быть мне жизнь спас.
Он рассказал о бешенном гусаре, которого урусский князь выбил из седла выстрелом из пистолета.
— Вот потому ты, Кан-Темир, всего лишь мурза, — улыбнулся ему Джанибек-Герай. — Не быть тебе ханом, пока не поймёшь, братья лишь те, кто с тобой одной веры, кто делил хлеб и воду, соль и кровь. А урусы или ляхи или ещё кто — лишь пыль, к ним не стоит относиться, как братьям никогда. Они могут быть полезны, но как только избывают свою пользу, то лучше избавиться от них.
Кан-Темир лишь сделал глоток кумыса и ничего не ответил калге, хотя и мог бы. Да только ссориться с Джанибек-Гераем посреди его стана было бы верхом глупости, а уж дураком Кан-Темир не был.
— Завтра мы уйдём отсюда и двинемся в Крым, — добавил Джанибек-Герай, — пойдём быстро, не станем обременять себя ясырями и добром. Нам скоро лить кровь в Крыму, вырывая власть у жалкого выродка, недостойного носить имя Пророка.[2] Надо торопиться и нельзя обременять войско большим обозом и караваном ясырей. Возьмём своё в другой раз, мы ведь ещё вернёмся в эти земли.
Он как будто уговаривал самого себя, и потому Кан-Темир предпочитал помалкивать. Незачем вмешиваться в разговор всесильного калги, и возможно будущего хана с самим собой. Когда в нём будет нужда Джанибек-Герай сам обратится к своему мурзе.
