Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич
— Спасибо, товарищ генерал! — искренне поблагодарил я.
Через час у меня на руках был документ — лист бумаги с отпечатанным текстом, подписью начальника и печатью — о досрочном окончании Качинской военной авиационной школы с присвоением квалификации «военный пилот» и звания «сержант» с соответствующей записью в военном билете, приказ о переводе в Пятьсот одиннадцатый бомбардировочный авиационный полк и проездное требование для следования по железной дороге от станции Саратов до станции Ногинск. Я сдал постельные принадлежности, собрал в вещмешок свое нехитрое барахлишко, занял у старшего сержанта Старухина четыре треугольника на петлицы шинели, пообещав в саратовском военторге купить новые и передать ему, и даже успел попрощаться в подвале с Анютой, которая всплакнула и пожелала вернуться с войны живым.
Поехал в Саратов на полуторке «Газ-мм», которая привезла в школу бочки с машинным маслом. Кабина была железная, теплая; водила Стёпа — двадцатишестилетний мужчина с печальными глазами многодетного отца, хотя до сих пор холостякует — молчалив, больше слушал меня; дорога накатанная; ехали со скоростью километров сорок пять в час, что для такой массы и двигателя в пятьдесят лошадиных сил было вполне прилично. Преодолев сто двадцать пять километров за неполные три часа, прибыли в Саратов, когда «Военторг» еще работал. Магазин был пустой, только продавец — молодая женщина со старыми обидами на лице без макияжа. Здесь продавались специальные товары для военнослужащих всех родов войск и званий, начиная от формы и эмблем и заканчивая гуталином и зубными щетками. Несмотря на то, что я был в форме, продавец потребовала предъявить военный билет, после чего продала мне двенадцать красных треугольников на петлицы, четыре из которых я вручил Стёпе для передачи ПеКа. После чего водитель довез меня до железнодорожного вокзала — кирпичного комплекса из трехэтажной средней части и одноэтажных крыльев, покрашенного в зеленовато-голубой с белым.
К моему удивлению, в обычную кассу была очередь, и в зале ожидания на деревянных скамьях сидело и даже лежало много людей с чемоданами, сумками, баулами… Наверное, убегают подальше от войны. Немцы стремительно приближались к Москве.
Я подошел к воинской кассе, постучал пальцем в закрытое окошко. Там сразу появилась женщина, молодая и в сравнение с остальными, неухоженными и одетыми неброско, можно сказать, красивая, по крайней мере, она в этом была искренне уверена и смотрела на меня сверху вниз. Я подал требование в открывшееся окошко.
Прочитав его, кассир спросила:
— В вагон для курящих?
— Нет, — отказался я.
Она что-то записала у себя, поглядывая в мое требование, после чего взяла с полочки коричневый картонный прямоугольник, вставила его в небольшой аппарат, на котором что-то выставила, и прокомпостировала.
— Пассажирский поезд номер пятьдесят «Астрахань-Москва», четвертый плацкартный вагон для некурящих мужчин, место пять. Поезд отправляется с первого пути в девятнадцать ноль пять. Прибывает в Москву на Саратовский вокзал завтра в девятнадцать тридцать девять, — сообщила она, отдав мне билет и требование.
До отправления оставалось больше часа. Я отправился в буфет, в котором было пусто. Пухлая дама с ярко-красными от помады губами, стоявшая за стойкой, посмотрела на меня с интересом. Наверное, потому, что в продаже были только вино, водка, коньяк и чай без сахара. К ее огорчению, я остановился на последнем, взяв за рубль два стакана. Ужин и питание на следующие сутки мне выдали в авиашколе сухим пайком: буханка хлеба, два куска жареной рыбы, четыре вареных куриных яиц, две банки тушенки свиной, две пачки галет, кулечек из газеты с сахаром и второй поменьше с солью. Сев за столик, умолол с хлебом жареную рыбу, которая сегодня на ужин, запивая подслащенным чаем. Нынешний вариант «Жизнь удалась!».
На выходе из буфета меня тормознул патруль из молодого пехотного лейтенанта и двух рядовых с винтовками. На левой руке у них красные повязки с черными буквами «ВП (военный патруль)».
— Предъяви документы, товарищ сержант, — потребовал офицер старавшийся казаться строгим.
Я достал из внутреннего кармана шинели военный билет и приказ о переводе в другую воинскую часть. Теперь у меня железобетонная ксива с четкой фотографией и не расплывшимся текстом и печатями.
Лейтенант внимательно прочитал всё, после чего вернул, спросив:
— На фронт?
— Так точно! — бодро ответил я.
— Мы тоже скоро, — выдал он военную тайну и пожелал: — Удачи тебе!
— Взаимно! — сказал я.
Вагон был почти пустой. Во втором купе ехал только я. В сторону фронта движение было слабое. Проводник лет тридцати в синей форме железнодорожника с черными петлицами принес мне комплект постельного белья и темно-синее шерстяное одеяло, получил положенные восемь рублей. Я переобулся в тапочки, спрятал в отсек под своей нижней полкой сапоги с портянками, вещмешок, сагайдак, шинель и шапку. С третьей полки достал свернутый матрац с подушкой в середине, застелил. Спать не хотелось, поэтому лег поверх одеяла и начал думы думать.
Обиды на семейство Суконкиных, из-за которых оказался здесь, уже ушли, как и сожаление о потере той красивой жизни. Я втянулся в новую эпоху, освоил её новояз и правила поведения, главное из которых «Молчание — свобода». Длинный язык нынче доводит, минуя Киев, аж до Колымы. До конца войны, если опять не приводнюсь на самолете и не перемещусь, шансов свалить заграницу не будет. Если доживу на свободе, подамся в Мурманск, где устроюсь моряком или летчиком. В первом случае сойду в каком-нибудь иностранном порту и попрошу политическое убежище, во втором совершу вынужденную посадку на территории Норвегии и не пожелаю возвращаться в СССР.
10
Поезд ехал медленнее царских из-за более продолжительных остановок, во время которых паровоз бункеровался углем и водой. Саратовский вокзал оказался будущим Павелецким. Рядом была станция метро с таким названием. Проводник подсказал мне, что поезд на Ногинск отправляется с Курского вокзала, до которого можно добраться на метро. Внутри станции «Павелецкая» было необычно мало людей, хотя сейчас многие должны возвращаться с работы. На схеме всего три короткие ветки: зеленая, синяя и красная. Из двух касс, продававших бумажные билеты, работала одна, и в очереди стояли всего два человека.
— Товарищ военный, тебе билет не нужен, — подсказала мне женщина в форме железнодорожника с красной полоской на петлицах, как у ефрейтора.
Турникетов не было. Вместо них перед эскалатором вниз стояла еще одна женщина в форме, которой пассажиры показывали билеты. Поезда ходили с интервалом минут десять. Они похожи на те, в которых я катался в конце двадцатого века, только диваны обтянутые черной кожей, толще, мягче. Внутри тоже был кондуктор-женщина, которая проверила и прокомпостировала билеты пассажиров и на следующей остановке перешла в другой вагон, даже не глянув на меня.
На второй остановке «Площадь Свердлова», будущая «Театральная», я перебрался на «Площадь революции» по наземному вестибюлю. Станции пока не соединены длиннющим подземным переходом, в котором в часы пик в обе стороны будут быстро шагать плотные колонны москвичей и гостей столицы. Проехал одну остановку до «Курской», поднялся на поверхность, выйдя рядом со зданием вокзала.
В воинской кассе пожилая женщина-кассир, ознакомившись с требованием, сообщила:
— В пригородных поездах проезд бесплатный для военнослужащих. Поспеши на третью платформу. Оттуда, — она глянула на часы с кукушкой на стене, — через восемь минут отправляется на Захарово через Ногинск.
В вагонах пригородного поезда были деревянные скамьи, покрытые лаком, потертым там, где сидели и прислонялись пассажиры. Было достаточно тепло и светло (сел рядом с плафоном с электрической лампочкой на потолке), поэтому занялся газетой «Известия», купленной на вокзале в киоске за двадцать копеек. Наши войска выравнивали линию фронта на подступах к Москве. Так сейчас называется отступление. Другие статьи бодренькие, с уверенностью в победе, как и положено пропагандистским. Особенно позабавила ссылка на статью в газете «Берлинен берзенцейтунг», в которой немецкие вояки жалуются на морозы и отчаянное сопротивление русских под Москвой. Якобы от их батальона осталась всего горстка людей. Куда смотрела немецкая цензура⁈
