Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
— Это весьма разумное предложение, — осторожно проговорил Сапега, — и его величество вполне может пойти на него. Однако нам стоит обговорить детали, дабы я положил ему на стол готовые кондиции, а не голые пропозиции.
Если он думал смутить меня своего латынью, то зря. Уж к этому-то я был готов. Тем более что говорили мы на немецком, и потому попытка вышла какой-то смазанной. Как будто Сапега не знал как ему быть и попытался ошеломить меня привычным ходом. Но не вышло.
— Если говорить о кондициях, — усмехнулся я, — то вот моё слово. Перемирие до Андрея Первозванного[1] на тех условиях, что я говорил. Я и король Сигизмунд уводим войска из Смоленской земли и обязуемся не пересекать границу до окончания срока перемирия. Такие кондиции устроят вашего короля?
— Они вполне приемлемы, — кивнул Сапега. — Однако надо обсудить сроки вывода войск из Смоленской земли.
— Начнём немедля, — решительно заявил я, развивая успех, — и пускай, — я приникнул, — до Преображения Господня[2] король Жигимонт покинет Смоленскую землю и пределы Русского государства, вернувшись в Великое княжество Литовское. До того же дня и я уведу свои войска к Москве. Достойные ли это кондиции?
— Более чем, — признал Сапега, понимая, что я своей прямотой не даю ему развернуться во всю ширь дипломатического таланта. — Теперь зафиксируем их на бумаге и я смогу вернуться к моему королю с чистой совестью.
На составление кондиций много времени не ушло, хотя писали их сразу на трёх языках. На русском, польском и немецком. К каждому приложили руку я, Сапега и Делагарди, который выступал свидетелем, потому что как наёмный генерал мог претендовать на беспристрастность. Всего мы подписали шесть больших бумаг с кондициями, по три для каждой стороны. Я увёз свои в Смоленск, а Сапега — в королевский стан.
Уже на следующее утро к стенам города подъехал высокородный шляхтич, одетый неожиданно в чёрный плащ с белым крестом поверх вполне современного платья. Мне стало интересно, кто же это, и я сам в сопровождении Зенбулатова и ещё нескольких всадников выехал ему навстречу.
— Кавалер Новодворский, — учтиво представился тот, и я едва сдержал улыбку припомнив одну весьма серьёзную даму «вот такой окружности», что в моё время носила ту же фамилию.
— Князь Скопин-Шуйский, — представил я, чудом сдержавшись.
— Я прибыл к вам, — в том же учтивом тоне продолжил Новодворский, — чтобы сообщить, все пленники его величества доставлены в бывший осадный лагерь Вейера и будут переданы вам, как только вы доставите туда же пана Якуба Потоцкого и иных гусар-товарищей.
— В самом скором времени пан Якуб и остальные пленные гусары будут доставлены туда же, — заверил его я и развернул коня, возвращаясь в Смоленск.
По крайней мере, Ляпунова с Бутурлиным спасти мне удалось, что уже неплохо. Остальные переговоры были не более чем фарсом, я понимал, что Сапега так легко соглашается лишь потому, что его король не собирается следовать тем самым кондициям, которые мы составляли вчера. Кондиции эти стоят меньше бумаги и чернил, потраченных на них. Однако все внешние приличия соблюдены, и теперь воеводы вернутся в Смоленск, и я могу смело уводить отсюда армию. Жигимонт если и ударит, то уже в другом месте. По крайней мере я на это очень надеялся.
[1] 30 ноября
[2] 19 августа
* * *
В бывший лагерь Вейера, откуда убрали роскошный шатёр Сапеги, отправился Граня Бутурлин. Он взял с собой сильный отряд поместной конницы, половину калужцев, половину из рязанских людей, ехали не скрываясь, гарцуя на захваченных у ляхов аргамаках. Пленных вели пешими, без доспехов, только при саблях. Все брони и прочее оружие у ляхов забрали, как и коней. Лишь ротмистр Потоцкий ехал верхом на своём кровном жеребце, ценой никак не меньше двух тысяч дукатов, в посечённом доспехе, при клевце, пистолетах, сабле и концеже. Однако, несмотря на то, что оружие и снаряжение ему сохранили, выглядел Якуб Потоцкий ничуть не менее мрачным нежели остальные возвращающиеся пленники. На них, конечно же, не было железа, никто и не думал заковывать гусар в кандалы, достаточно лишь честного слова, чтобы последние рыцари Европы и не думали о побеге. Да и жили они скорее гостями у московских воевод, нежели пленниками. И всё равно возвращаться битыми было неприятно.
В покинутом осадном стане Бутурлина с отрядом ждали ляхи, что называется конно, людно и оружно. Возглавлял их Ян Потоцкий, старший брат возвращающегося из плена Якуба, а ним сильный отряд гусар, конечно же, все в броне и при концежах. На их фоне пешие воеводы, основательно помятые после недавней схватки в королевском стане, просто терялись.
— Эк вы пышно приехали, — оценил Бутурлин, прикидывая как ему поудобнее подвинуть ольстры с пистолетами, что висели при седле. Само седло вместе с ольстрами Граня взял себя как трофей, вполне заслуженный, после сражения. Пистолеты же у него были и прежде, только таскать их было не очень удобно. — Надо было и мне побольше народу прихватить по такому случаю.
Граня понимал, если гусары ринутся на них, шансов у его отряда нет никаких. Однако со стен за ним внимательно следили и по сигналу из Смоленска выйдет куда более сильный отряд. Из города до бывшего осадного стана Вейера куда ближе, нежели из лагеря Сапеги, так что если не спасти Бутурлина, так хотя отомстить за него успеют. Пистолеты, собственно, и нужны ему были, чтобы сигнал подать. Палить из них в гусар даже в упор не то чтобы бесполезно, однако и убить не всегда убьёшь. Саблей оно как-то вернее.
— Сапега с вашим князем не оговорили размеры отрядов, — невозмутимо ответил Потоцкий, — и я обоснованно решил взять с собой как можно больше гусар.
Оскорбление было почти не завуалированное, однако Бутурлин пропустил его мимо ушей. Быть может, этот пышный гусар и нарывается на ссору, людей-то у него прилично больше, чем у Грани, поэтому придётся терпеть его наглость. Ништо, ещё сочтёмся.
— Вы весьма отважный человек, — как ни в чём не бывало продолжил Потоцкий, — я видел вас, именно вы привезли грамоту о перемирии от князя Скопина. Это был большой риск и он достоин уважения.
Граня не стал ничего говорить в ответ, не понимая, отчего лях сперва откровенно хамит ему, а теперь вдруг едва не до небес превозносит. Всё же они малость не в себе все эти ляхи, что с них взять. Вроде и язык похож, а пишут латынскими буквицами, отчего что написано не понять, а поговорить можно, все слова почти как свои.
— Что ж, давайте займёмся тем, ради чего прибыли сюда, — наконец, прервал затянувшееся молчание Потоцкий.
— Давайте сюда наших воевод, — кивнул Бутурлин, — и забирайте своего, да придаток к нему.
— Вы отпускаете лишь моего брата при оружии, броне и на коне, — заметил очевидное Потоцкий, — остальные же только при саблях. Их ограбили в вашем городе.
— Я не вижу на наших воеводах броней, — в тон ему ответил Граня, — нет у них ни сабель ни коней. И держали их явно в холодной, а может и в железа закованных. Ваши же люди никто не терпел неудобств у нас, в железа никого не забивали. Оружие же с бронями и конями забрали себе как трофеи. Раз уж попал в плен, так рад будь, что саблю оставили, верно? А нечего в плен попадать, тогда останешься при своих хотя бы.
Потоцкий скривился, однако возражать не стал. Сделал знак своим людям и воевод вытолкнули едва не под копыта граниного коня. Бутурлин тут же спешился, крепко обнял старшего родича. Ляпунову же руку подал и тоже с ним обнялся.
— Возвращаемся в Смоленск, — велел Граня, вместе с бывшими пленниками отходя подальше от ляхов. Коня своего вёл в поводу.
Пленные поляки во главе с единственным конным Якубом Потоцким сами подались вперёд, к своим. Ян Потоцкий не спешиваясь, прямо в седле обнял брата, пару раз крепко хлопнув его по спине, чтобы поддержать приунывшего родича. Обнял Якуба и один из гусар, молодой человек в доспехе, но без шлема. Он походил на братьев Потоцких, как родной сын или племянник. Остальные бывшие пленники понуро шагали меж конных товарищей, понимая, что для них война закончилась, вряд ли кто-то из них настолько богат, что сможет в ближайшее время позволить себе собраться на войну. Быть гусаром не только почётно, но и чертовски дорого.
