Тьма. Том 1 и 2 - Лео Сухов
— Хм… — следователь повёл бровями, вздохнул и хмуро согласился: — Ладно, давай теперь описание внешности…
— Ну он был лет пятидесяти на вид… Плотно сбитый… Плечи широкие, натурально прямо, размер шестидесятый. А ручищи толстые, как моя нога!..
За дверью камеры что-то громыхнуло. Раздались голоса. Я, Петя и Иван Иванович с интересом уставились в сторону звуков.
— Ты, продолжай, Федь, продолжай! — опомнился следователь.
— Ну вот, ручищи толстые… Костяшки! О! Костяшки намозоленные! Он, видимо, часто кого-то бил. Возможно, что как раз Тьму перед завтраком.
В коридоре послышались крики. Следователь поморщился, жестом остановил мой рассказ и направился к двери. Не успел…
Дверь, явно ценную, тяжёлую, покрытую рунами, как и стены в кабинете, вынесло так, будто это был картонный межкомнатный ширпотреб.
— Ваша светлость, прекратите портить казённое имущество! — в кабинет, спиной вперёд, упираясь двумя ногами в пол, что несильно помогало, заехал весьма колоритный дядька в форме Тёмного Приказа, занимавший, судя по золотым нашивкам, высокий пост. — Я буду жаловаться!..
Вот только зря он жалобами грозит… Это я сразу понял.
Во-первых, раз «ваша светлость» — значит, я вижу перед собой представителя одной буйной семейки, которая даже справку может предъявить. Ну или щёку, левую, если кому-то уж очень надо.
А, во-вторых, в мужчине, вошедшем в кабинет, сразу чувствовалась сила! От него прямо вот-таки веяло мощью, властью и деньгами.
И если тут, в Покровске-на-Карамысе, ты высокий чин Тёмного Приказа, украшенный золотыми нашивками, то там, во Владимире, разница между тобой и отроком второго ранга, которого три дня не поили — только в том, что ты, собака, в воде себе не отказывал все эти дни.
А в остальном разницы никакой. Что один муха, что второй — муха.
— Жалуйся! — заявил его светлость, входя в помещение вместе с чиновником Тёмного Приказа.
— Сюда нельзя! — обиженно вскинулся Иван Иванович.
— Ты мне, запретишь, что ли? — мрачно осведомился его светлость.
А я прищурился, оглядел огромную фигуру, каким-то чудом втиснутую в пиджак, кафтан и рубашку…. А затем погремел кандалами, привлекая внимание.
И когда на меня уставились все собравшиеся, нагло заявил, кивнув на его светлость:
— Вот такие плечи и были! Правда, рост на три головы ниже.
— Хм! Брешешь! — тут же отозвался его светлость, шевельнув окладистой бородой и показав всем и сокола Рюриковичей, и чёрный шрам на щеке. — Если плечи такие, то ниже, чем на две головы, рост быть не может! Физиология не позволит!
— Да точно такие! — возмутился я, обидевшись за Андрея. — И рост, как я сказал!
— А ноги кривые были? — уточнил его светлость.
— Кривые, ваша светлость, — согласился я. — Колченогий был!
— А возраст? — не отставал вновь прибывший.
— Да лет пятьдесят, — отозвался я.
— Тогда может быть… Просел, значит, с годами. Ты, что ли, Фёдор Седов? — поинтересовался его светлость, глянув на меня из-под кустистых бровей.
— Так точно! Я! — пришлось признаваться, даже несмотря на то, что воды я, скорее всего, в таком случае уже не получу.
Во всяком случае, в ближайшие час-два.
— Сымайте с него это всё хозяйство! — приказал его светлость, кивнув на кандалы.
Что, естественно, вызвало бурю тихого возмущения со стороны работников Тёмного Приказа.
— Так не положено же, ваша светлость! Он у нас под следствием! — попытался спорить высокий чин с золотыми нашивками.
Ишь ты, храбрый. Или безумный. Или два в одном. С его работёнкой-то, конечно, рехнуться несложно…
— А мы допрос не закончили… — тихо пробормотал более осторожный Иван Иванович.
А Рюрикович в ответ прокашлялся, нахмурил густые брови и попросил таким голосом, что даже я захотел взять под козырёк:
— Так, слушайте-ка сюда, голубчики! Парень приписан к моему училищу! К моему! И ни один засранец, кем бы он себя ни считал, не имеет права без разрешения, подписанного мной или проректором, забирать ученика! И то, что мне пришлось сюда из самого Владимира пилить, чтобы решить вопрос — это уже такая жопа для каждого из вас, что только быстрое освобождение моего учащегося ещё может спасти ваше начальство от каторги, а вас — от ухода в городовые… Или, того хуже, в дворники!
— Особые хоть, ваша светлость? — с энтузиазмом уточнил Петя, которого его работа в моём лице за последние сутки, похоже, достала.
— Ну не без того… — его светлость покрутил огромной лапищей в воздухе, как в мире Андрея любил делать один президент России со своим знаменитым «панимашь». — Давайте уже! Выдавайте мне учащегося, время дорого! Мне в ещё в училище заехать надо, раз уж тут оказался…
А дальше случилось обычное для таких печальных ситуаций переглядывание, когда следователь смотрел на вышестоящего чина, чин смотрел на менталиста, тот — на следователя… И никто не хотел идти и делать. Ну потому как за это впоследствии отвечать надо будет.
Пришлось его светлости громко прочистить горло, что заставило машину Тёмного Приказа заработать активнее. Кандалы и ошейник сняли, меня отпустили, а мои вещи — браслет-удостоверение и телефон — передали ректору всея «Васильков». Мне он их сразу возвращать не стал: не глядя, сунул в карман. Но я решил, что высказывать протесты пока не время.
Тем более, меня шатало и мотало при ходьбе — не до протестов было. Приходилось все силы прилагать к тому, чтобы не свалиться, споткнувшись о свою же ногу. Всё-таки двое суток на стуле, в кандалах, без еды и воды — это то ещё испытание, даже для молодого и здорового организма.
Моё состояние не осталось незамеченным ректором:
— Ты чего на ногах еле стоишь? Не кормили, что ли?
— Даже не поили, ваша светлость! — немедленно нажаловался я.
Мы как раз двигались по первому этажу Тёмного Приказа, и суровый Рюрикович не стал долго возмущаться таким измывательствам. Скорее всего, даже не собирался — наверняка знал, как все эти расследования проводятся. Просто поймал доверенного, который тащил на подносе две чашки в один из кабинетов. Одну чашку отобрал, понюхал, что внутри, и сунул мне:
— Бери кофий! И сил придаст, и на ноги поставит! — одобрил он, показав кулак открывшему рот доверенному. — Только на вкус гадость страшная…
Тот, быстро оценив и размеры кулака, и набивку на щеке, резко
