Тьма. Том 1 и 2 - Лео Сухов
— Да не, парень, побарахтаешься ещё…
— Да? — я с интересом посмотрел, как круг снова вспыхнул, снова поморгал и выдал красный. — Ну вот теперь — точно всё…
— И теперь нормально! — ответил тот же ратник.
— А чего он красненьким мигает? — недоверчиво уточнил я.
— Так и должно быть, — «разговорчивый» ратник отвечал на удивление немногословно.
— А чего тогда третий раз врубили? — шёпотом поинтересовался я.
— Рожа у тебя подозрительная, — просветил меня ратник.
— А-а-а-а! Тогда всё в порядке! — я радостно откинулся на кровать, сложил руки под головой и закинул ногу на ногу, покачивая той, что сверху.
Чтобы совсем добить возможных наблюдателей, начал ещё и жизнерадостную песенку насвистывать. Правда, настроение было совсем не радостным. И вовсе не потому что устал удирать от Тьмы, бегая по мёртвому городу. А потому что за Софию волновался.
Но судя по тому, что проверки шли одна за другой, и по тому, что ратники стали между собой переглядываться, сейчас на мои вопросы никто отвечать не собирался. К слову, первым не выдержал старший, если судить по насечкам на плечевой броне, ратник:
— Да сколько можно-то! — буркнул он и вышел из камеры.
— А ты опасный тип! — сообщил мне разговорчивый ратник, прямо-таки вынуждая меня привнести в этот мир завершение одного анекдота из мира Андрея:
— Да! Я такой! — самодовольно ответил я.
А сам в этот момент пытался очень-очень быстро думать. Раз ратники тоже удивляются многочисленным проверкам, значит, мой кризис проходил как-то нетипично. Не знаю уж, что там невидимые наблюдатели увидели на своей аппаратуре, но явно что-то странное.
А значит, вопросов ко мне будет много. И на эти вопросы придётся отвечать, причём честно. Я был почти уверен, что на допрос пришлют менталиста, который обязательно почувствует ложь. Мне нужна была легенда, которая бы не раскрывала всех тонкостей моей душевной организации, но выглядела бы очень правдоподобно.
В итоге, я пришёл к выводу, что самым правильным будет скормить всё то, что я видел от лица Феди, но так, будто это я сам творил всю ту дичь, которую творил этот озабоченный. Особенно популярным, думаю, будет рассказ о том, как Тьма себя за титьки жамкала в образе статуи. Интересно, мне поверят? Или сразу отправят к лекарям душ за целебными уколами и ректальным промыванием мозгов?
В какой-то момент в коридоре, за дверью моей темницы, разгорелся жаркий спор на повышенных тонах. К сожалению, слух мой в этот раз был не настолько острым, чтобы услышать, о чём спорят, но, кажется, голос Марии Михайловны я различил. Но даже если там была она, то её веса на моё освобождение не хватило.
В камеру зашли три двусердых в тёмных мундирах с одноглазыми кошками на плечах и бейджиками на груди. Ратники посторонились, давая им проход. Сотрудники Тёмного Приказа опустили решётку, нежно — чуть руку не вывихнули, засранцы! — подняли меня с кровати, нацепили рунный ошейник и кандалы на руки-ноги, накинули мешок на голову и куда-то повели.
Само собой, я даже и не подумал вырываться и чего-то спрашивать. Зачем? Чтобы получить ласковое: «Заткнись!» — или чуть менее ласковый, но более доходчивый тычок под рёбра? Надо было ждать развития ситуации и уже там выруливать, ежели что, строя из себя дурачка. В моём личном деле точно есть отметка о том, что я это дело люблю и практикую.
Минут через десять блужданий по казематам под Тёмным Приказом, меня поместили в какую-то комнату. И, усадив на стул, приковали к нему так крепко, что я только чудом не стал с ним одним целым. Оставив меня мариноваться, конвоиры отправились на выход. И вот — настал тот момент, когда я мог сказать им на прощание что-то важное.
И я сказал.
Прямо в спины своим конвоирам:
— Эй! А интересную звуковую книжку включить⁈
Кто-то из троих оценил и фыркнул. Остальные вышли молча. Зато и я не получил по зубам, возвысив свой гордый и свободный голос. Оставалось только ждать…
— Итак, давайте с самого начала, Фёдор! — предложил мне «добрый» следователь.
Злой был до него: орал на меня, пару раз отвесил леща, но так, слабенько — больше для устрашения. Теперь пришла очередь доброго. Что ни разу не делало проблему меньше, чем она есть. Дело в том, что всё это действо продолжалось уже часов сорок! А спал я за прошедшее время часов семь. И то урывками, пока ждал, что следователи сменятся.
— Не могу! — хрипло ответил я.
— Хотите, чтобы я позвал Александра Александровича? — добрым голосом уточнил Иван Иванович.
— Воды хочу… И физраствор в вену, раз кормить отказываетесь! — гордо прохрипел я пересохшим ртом, а затем покосился на менталиста и добавил: — И чая вот этому несчастному… Он тут сидит уже Бог знает сколько…
— Да? — мои страдания Ивана Ивановича не тронули, а вот то, что у него менталист вот-вот тихонько взвоет от усталости, следователя заволновало. — Петь, ты сколько тут сидишь?
— Да уж десятый час пошёл… — мрачно ответил тот.
— Давай я и в самом деле тебе чаю попрошу… И смену вызову, — кивнул Иван Иванович, вставая со стула и направляясь к выходу.
— И физраствор! — прохрипел я, однако заслужил только добрый, но абсолютно равнодушный взгляд.
Естественно, чай принесли только менталисту. А мне предстояла ещё одна долгая беседа о том, что я видел и слышал во время кризиса.
— Ну давай, Федь! Рассказывай!
— Ну, значит, дело такое… — начал я, прокашлявшись. — В общем, пошёл я утром перед завтраком к нашей госпоже проректору Марии Михайловне…
Брови следователя медленно поползли вверх.
— А она мне такая и говорит: сегодня, Федя, занятий, значит, не будет! У меня дела, мол. Так что делай всё, что захочешь. В библиотеке, само собой. А там, значит, надо не всё, что захочешь делать, а учебную литературу читать… Вот такая вот подстава, братцы!..
Нет, я не стал идиотом после кризиса. Вернее, я обнаружил, что часть меня — тот ещё идиот, но это, наверно, многим пацанам в их шестнадцать лет свойственно.
В общем, идиотом я не стал, отнюдь. А что касается той лютой чуши, которую я нёс…
Да просто я решил разнообразить концерт! Ведь господа следователи ещё не слышали предыстории
