Елена Горелик - Стальная роза
Персиянка оказалась совсем не «персидского» облика – того самого, к которому Яна привыкла, наблюдая в первый год пребывания в Бейши отчаянных персидских купцов, решивших ходить северным маршрутом. Медно-рыжая, высокая и тонкокостная, с совершенно не «восточными» зелёными глазами и типично европейскими чертами лица. Яркой, как огонь, женщиной была эта высокородная Мехрангиз. Рядом с ней Яна с её типично финской внешностью казалась альбиносом. А принцесса, не иначе преднамеренно, разместила обеих женщин так, чтобы они сидели лицом друг к дружке, и одновременно обе были у неё на виду.
Кажется, её высочество придумала «гвоздь программы» на сегодня? Ну, ну.
За три с лишним года жизни в империи Яна усвоила, что невежливо так пристально таращиться на собеседника или соседа по застолью. Признак дурного тона. Знатная персиянка явно считала иначе, и всё время, что принцесса потратила на вступительную речь и представление дамам новой гостьи, внимательнейшим образом изучала сидевшую напротив пришелицу с далёкого запада. Чтобы избежать неловкой ситуации, Яна старательно копировала поведение фрейлин принцессы. То есть приклеила тонкую вежливую улыбку на непроницаемое лицо. Персиянка, заметив это, удивлённо изогнула бровь. Её мимика, кстати, тоже была привычной, присущей именно европейским народам, а не ханьцам.
– Высокородная Мехрангиз прибыла к нам из города Ань, что в Сута, – тем временем продолжала принцесса, милостиво улыбнувшись рыжей гостье. – Она происходит из древнего знатного рода, с которым ранее роднились цари Персии. К великому сожалению, супруг высокородной Мехрангиз был вынужден покинуть родину из-за преследований со стороны арабов и отринувших веру предков персов. И, пока они хранят верность Нефритовому трону, им ничего не грозит… Однако я утомила вас своими долгими речами, – тут её высочество позволила себе иронию. – Буду краткой. Я уже говорила, что сегодня у нас вечер, посвящённый сравнению различных философий. Высокородная Мехрангиз может, если пожелает, ознакомить нас с тонкостями философии Авесты, а почтенная госпожа Ли Янь Байхуа – с философией западного христианства.
– Для меня честь поведать великой госпоже слова священной Авесты и раскрыть их смысл, – высокородная гостья, приветливо улыбнувшись, отвесила ханьский поклон. Как она ухитрилась так изящно сделать это, сидя на подушке по-персидски, осталось загадкой. Видимо, сказался большой опыт. Да и говорила она по-ханьски получше Яны.
– Для меня не меньшая честь сравнить философию Кун Цзы и Лао Цзы с философией учителей христианства, – вслед за персиянкой поклонилась та – и, кстати, намного менее ловко. – Осознание того, что у нас есть общего, а в чём заключается разница, суть основа для взаимопонимания наших стран. Столетия идут, пути народов иной раз пересекаются самым невероятным образом, и чтобы избежать досадных накладок в будущем, лучше понимать друг друга уже сейчас.
– Неплохо сказано, – принцесса не отпускала с лица тонкую улыбку вежливости. – Если беседа продолжится в том же ключе, полагаю, мы все получим массу удовольствия. И пусть наши мужья считают, будто мы здесь предаёмся пустой болтовне о красках для лица и нарядах. Для изысканного ума нет наслаждения выше, чем постигать мудрость…
…Больше часа дамское общество, не перебивая, внимало рассказу высокородной Мехрангиз о противостоянии вселенского добра в образе Ахуромазды и вселенского зла – Ахроменью. О том, что мир – это арена борьбы вышеупомянутых богов. О том, что огонь – суть божество, и обычай сожжения мертвецов, бытующий у иных народов, встречает у огнепоклонников искреннее непонимание. Многое из этого Яна когда-то читала. Давно, правда, но кое-что в памяти задержалось. Даже вспомнилось, что смена веры для персов не есть нечто уникальное, а Авеста некогда сбросила с пьедестала куда более древние Веды. Видимо, персиянка тоже об этом помнила, и потому не обрушивалась, подобно некоторым соотечественникам, с проклятиями на головы новообращённых мусульман. Но о древней вере не обмолвилась ни словом.
– …и таким образом праведные души отошедших подготавливаются к новому рождению, – завершила она свой рассказ. – Я слышала, что тоба и хань, почитающие Небо и предков, не верят в перерождение – в отличие от буддистов. Не стану спорить о догматичности этого утверждения. Вполне возможно, что для человеческой души открыты оба пути – как перерождения для завершения неких дел, так и обитания на Небе ради помощи потомкам. Но не мне судить об этом.
– Да простит меня высокородная гостья за дерзость, рано или поздно, мы все сможем проверить истинность вероучений о загробных мирах, – негромко проговорила одна из придворных дам. – Но, к сожалению, уже не сможем поделиться с потомками своим опытом.
– Да уж, действительно, к сожалению, – не без иронии заметила принцесса. – Иначе мы бы точно знали, что нас там ждёт, и которая из философий ближе к истине… А что говорят об этом священные тексты христиан?
– Христианское учение допускает единственное воплощение человека в этом мире, – с готовностью ответила Яна. – За одну короткую жизнь мы, согласно ему, должны творить добро, познавать истину и готовить свою душу к встрече с Создателем. А смерть как бы подводит итог. Если человек на своём пути оступился, совершая недостойные дела, и не успел уравновесить их достойными поступками, то его ждёт ад. Если наоборот – то ему открыты врата рая. Просто и безыскусно, на первый взгляд. Но здесь есть коренное отличие от философии, принятой у хань.
– И в чём оно заключается, почтенная госпожа? – поинтересовалась юная фрейлина.
– В принципе искупления. У вас ведь даже понятия такого, как «грех», нет. Есть «вина». Предположим, на далёком западе христианин совершил некое недостойное деяние. И в тот же день и час точно такое же деяние совершил хань. Последний будет всю жизнь тяготиться осознанием своей вины, тогда как для христианина с осознания вины всё только начинается. Теперь он, если это порядочный человек, будет молиться, совершать достойные поступки, помогать бедным и так далее. Иной раз искупление длится до самой смерти. А непорядочные… они одинаковы везде, – добавила Яна под хихиканье дам.
– Значит, – продолжала спрашивать молоденькая дама, – христиане считают, что от вины можно откупиться?
– Это… очень грубая аналогия, – совершенно серьёзно проговорила Яна. – Но суть вы уловили верно, почтенная госпожа. Как-то я прочла в одной книге, что, совершая недостойный поступок, мы словно берём у судьбы в долг. А долг – с процентами – положено отдавать. Денежный долг отдают деньгами или имуществом. Долг духовный следует отдавать добрыми деяниями. Такое объяснение вполне годится для массы простых людей, не обременяющих себя раздумьями о высоком.
– Я тоже кое-что слышала о христианской философии, – задумчиво проговорила персиянка. – Когда я была ребёнком, в нашем доме остановился бродячий проповедник. И он рассказал притчу о разбойнике, которого казнили вместе с Иешуа. Разбойник жил неправедно, творил зло, но в последние мгновения перед смертью искренне раскаялся, и был взят на Небо. Смысл притчи заключался в том, что мало осознания своей вины, нужно понять и почувствовать всю мерзость былых преступлений, ибо нет в мире расплаты хуже этой. Но должна с вами согласиться. Христианство действительно указывает раскаявшемуся преступнику путь к очищению души ещё при жизни, коль уж ваше учение допускает лишь одно воплощение человека. У нас принято нести дары в храм. Но мы несём их, не откупаясь от Ахуромазды, как от лавочника, а даруем от чистого сердца… Во всяком случае, я надеюсь, что это так, – она ослепительно улыбнулась. – Хорошо, если народы, воспринявшие христианство, не додумаются продавать искупление за деньги. В противном случае весь его смысл будет утерян.
«А ведь додумались, – зло подумала Яна. – Вернее, додумаются – индульгенции продавать. М-да».
Православие индульгенциями не торговало никогда, но обида почему-то взяла за всех христиан скопом. Меркантильное отношение к Создателю – «ты мне, я тебе» – было свойственно практически всем народам и верованиям, поскольку имело очень древние корни. «Я станцевал танец буйвола, о духи, даруйте мне удачу на охоте! А не даруете, значит, вы негодные духи, и я для вас больше танцевать не стану». «Я принёс в твой храм, о Амон, десять талантов золота, даруй мне покровительство пер-о!» «Я принёс жертвенного ягнёнка, о Яхве, даруй мне удачу в моих делах!»
«Я отдал в дацан по корзине риса и овощей, да будет благословение Будды надо мной»… Но вот пришёл век более возвышенных учений, и оказалось, что эмпиреи доступны далеко не всем. Приходилось сознательно «снижать уровень», чтобы учение не осталось уделом маленькой кучки возвысившихся духом, а распространилось как можно шире. Как в том анекдоте: «Ты не мудри, ты пальцем покажи». Потом к этому подключились государевы интересы Византии, и учение быстро формализовали. На римском престоле, пока ещё формально главенствовавшем над христианским миром, случались редкие подонки, на троне базилевсов тоже иной раз восседало нечто феерическое. Одни писали иконы, другие с пеной у рта доказывали, что икона суть идол, и любые изображения следует уничтожить. Но до торговли индульгенциями, слава богу, к началу восьмого века ещё не дошло. А осознание того, что всё-таки дойдёт, и заставляло Яну испытывать стыд. Хоть не было в том ни её личной вины, ни вины её предков.
