Елена Горелик - Стальная роза
Что заставило мальчика обратить внимание на тех двоих, он и сам не знал. Торговцы как торговцы. Один немного похож на корейца, хоть и одет как самый обычный хань, и говорит с акцентом уроженца северо-восточного побережья. Второй выглядел чуть экзотичнее: сам в тюркской одежде, а лицо западное. Привезли на продажу статуэтки, вырезанные из разных пород камня, и женские украшения. В побрякушках Ляншань не разбирался совершенно, потому только усмехнулся, глядя, как торговцев со всех сторон обступили женщины. Это как раз было в порядке вещей. Но торговцы… Они вели себя как-то не так. Неправильно.
Лишь присмотревшись внимательнее, Ляншань понял, в чём дело.
Нормальный торговец, когда его лоток окружён толпой покупательниц, все силы кладёт, чтобы и похвалить свой товар, и присмотреть, чтобы ушлые бабёнки чего-нибудь не стащили. Вещицы ведь небольшие, дорогостоящие. Такие купцы обычно без охранника товар не продают. Тот, похожий на корейца, так себя и вёл: рассказывал очередной дамочке, как ей к лицу эти конкретные серьги, а вон тот браслет просто создан для её запястья. И при этом не забывал поглядывать за ручками женщин, дабы не тянулись за лишним. А вот тот, второй, с западным лицом… Охранник должен следить за покупателями, а не шарить глазами по толпе вокруг. Даже если это не охранник, а компаньон, всё равно в его интересах позаботиться о сбережении ценного товара. Ляншань на мгновение встретился с ним взглядом… Бррр. Вроде бы у мамы тоже светлые глаза, но в них он не видел ничего неприятного. А у этого как у снулой рыбины. Мёртвые. Мерзость какая. Лицо гладкое, чисто выбритое и какое-то… словом, никакое, ничего не выражающее. Волос из-под тюркской шапки с меховой оторочкой не разглядеть, но паренёк готов был поспорить, что они светлые и, скорее всего, коротко острижены по румийской моде.
Ляншань не без некоторого усилия состроил скучающее лицо и сделал пару шажков по направлению к лотку странных торговцев. Как раз к нему был ближе тот край, на котором стояли статуэтки. Женщин они почти не интересовали, все орлицами набрасывались на висюльки, редко какая осмеливалась брать в руки изделия чужеземных резчиков. Такой товар больше интересовал знатных дам, а не женщин из податных сословий. А сын мастера Ли подошёл поближе, мазнул равнодушным взглядом по ряду фигурок и лишь затем, сделав вид, будто его привлекла одна из них, лениво потрогал её пальцем.
– Молодой господин интересуется искусством мастеров из дальних стран? – то ли кореец, то ли ханец, расплывшись в улыбке, тут же обратил внимание на потенциального покупателя. – Это «ху» – статуи из далёкой страны, лежащей на берегах западного моря. Изображают древних богов, которым жители той страны больше не поклоняются.
– Как это – больше не поклоняются? – Ляншань изобразил интерес: историю становления христианства в западных странах он знал весьма неплохо, мать научила.
Торговец раскрыл было рот, чтобы ответить любознательному юнцу, но тут произошло нечто, потребовавшее от Ляншаня всех душевных сил, чтобы удержать на лице маску скучающего любопытства.
Второй – тот, западный – заговорил.
На хорошем русском языке.
– Скажи щенку, чтобы убирался, – сказал он. – Он мне не нравится.
– Они очень дорогие, молодой господин, – улыбка торговца сделалась вымученной. – Боюсь, ваш отец будет недоволен, если вы потратите такие деньги без его дозволения.
– Я спрошу дозволения у отца, почтенный, – Ляншань сам удивился, насколько спокойным был его голос. А ноги почему-то сделались мягкими, как мокрая глина, и одновременно хотелось убежать отсюда как можно дальше. – Может, он сам захочет купить что-нибудь для украшения дома.
И пошёл, стараясь изо всех сил выглядеть обычным мальчишкой из толпы, не замечающим ничего необычного.
Один из них говорил на родном языке мамы. Второй его прекрасно понимал.
Кто они?
О, отец уже закончил свои дела с торговцем железом. Теперь главное не выдать себя ничем – ни словом, ни взглядом, ни жестом.
– Отец, – он рискнул заговорить лишь когда подошёл вплотную. – Отец, вон те двое говорили на языке матушки.
Хвала Небу, отец всегда был мудр, как столетний старик. Одного мимолётного взгляда на странных купцов ему хватило.
– Мама просила нас опасаться людей, говорящих на её языке, – добавил Ляншань. – Они продают статуэтки с запада. Я сказал, что…
– Я понял, – отец не дал ему договорить. – Не подходи к ним больше.
Мальчик послушно склонил голову перед родителем. Со стороны это должно было выглядеть, как если бы сын просил отца о покупке вещицы, а отец ответил отказом. Что ж, так даже лучше. Но как теперь поступит отец?
А отец поступил примерно так, как поступил бы и сам Ляншань. Десяток цянь задатка старику Лю, всё так же бессменно высматривающему на базаре работу для сыновей и внуков – и с подозрительных купцов теперь глаз не сведут. Не впервой деду выполнять поручения семейства Ли.
– Не думаю, что матери это понравится, – сказал мастер, когда они с сыном, ведя под уздцы лошадку, впряжённую в телегу со слитками, покинули торговую площадь. – Но ещё меньше ей понравится, если мы промолчим об увиденном… и услышанном.
– Маме грозит опасность? – тихо, испуганно спросил Ляншань. – Это её враги?
– Это могут быть и враги, и друзья, – немного подумав, ответил отец. – Посмотрим, что скажет старик Лю. Но матери ты сам всё расскажешь.
– Хорошо, отец.
Может, он зря испугался. Но пустой взгляд того незнакомца и его слова… Хотя Ляншань считал себя почти взрослым, эта встреча его не на шутку испугала. «Всегда доверяй первому ощущению, сынок, – говорила мама. – Потом глаза, уши и разум дадут тебе множество мелких штришков, большинство из которых будут ложными, но в первый раз человек смотрит душой. А душа не ошибается никогда». Так вот, если верить первому ощущению, Ляншань сегодня смотрел в глаза лютому врагу.
Горе и радость редко ходят рука об руку. Обычно радость стучится в двери, прежде чем войти, а горе без лишних расспросов срывает их с петель и вламывается в дом, не глядя ни на заслуги, ни на титулы, ни на богатство.
Сегодня в кузнечной слободке был именно такой день – день горя и радости. Радость принесли сыновья, которых после года отсутствия, после возвращения в Бейши, как в место службы, построения и доклада начальству отпустили на побывку по домам. А горевали кузнецы и их семьи по мастеру Чжану, умершему – так уж получилось – сегодня на рассвете. Так что Чжан Бин явился аккурат на похороны деда… Года полтора назад, ещё до отъезда внука, мастер начал жаловаться на плохое зрение. Пару месяцев спустя старик стал промахиваться молотом мимо заготовки, а однажды едва не покалечил сына раскалённым прутом. Тем же вечером мастера на совете постановили отправить его на отдых. Сыновья и внуки обязаны позаботиться о немощном старике. С тех пор прошло больше года. И за это время случилось нечто страшное: крепкий, жилистый дед с ясным острым умом превратился в дряхлую развалину. Притом семья действительно заботилась о нём, старика неподдельно любили и уважали. Сыновья оторвали бы голову любому, кто посмел бы сказать плохое слово об отце, а невестки дружно обругали бы любую сплетницу, которая открыла бы рот по поводу «нахлебника, объедающего семью». Но в глаза этого, понятно, никто не говорил, а за язык ещё никого не поймали. Тем не менее слухи доходили до старика Чжана, и, скорее всего, именно они подорвали его дух. Он, с десяти лет не отходивший от наковальни, почувствовал себя ненужным, обузой для сыновей и старой жены, которых тоже очень любил. И вот результат… Словом, радость от возвращения сына и внука была омрачена большим горем.
Мастера Чжана провожали всей слободкой, хотя похороны в империи считались делом семьи. Но кузнецы-оружейники в Бейши давно превратились в сплочённый клан почище любой мафии. Горе или радость одной семьи становились общими, и если радость при этом преумножалась, то горе делилось на всех и становилось не таким давящим. А Яна не знала, что и думать по поводу новостей, которые одну за другой принесли ей старшие сыновья. Сначала Ляншань огорошил известием о странных русскоговорящих купцах, а потом Иван добавил бензинчику в огонь, рассказав о происшествии на дороге.
– Она наверняка у киданей, – заметив, что мать побелела, как мел, старшенький постарался её успокоить. – Я видел следы. В той стороне кочует Лугэ, а Мэргэн всегда с братом, он не даст Сяолан в обиду.
– Проверить бы, – мрачно проговорил Юншань, выслушав рассказ приёмного сына. – Если ты прав, Мэргэн скоро здесь объявится. Или письмо передаст. Но если через три дня вестей не будет, сам повозку запрягу и поеду… Ши, чего копаешься? Налей воды в рукомойник.
Маленький слуга всё так же сомнамбулически поклонился и побежал за ведром.
К вечеру Ивану пришлось возвращаться в казармы: господин тысячник резонно считал, что солдатам регулярного войска мамки-няньки не нужны, иначе пограничный корпус рисковал превратиться в «фубин» – нечто вроде военных поселений. С жёнами, детьми, земельными наделами и прочей головной болью для солдат. Боеспособность таких частей вызывала у начальства закономерный скепсис, частенько выражавшийся совсем не парламентскими словечками. Потому служивые, кому не пришёл черёд идти в ночную стражу, обязаны были до заката вернуться в место постоянной дислокации. То бишь в казарму. За нарушение режима – полсотни ударов палкой. Притом сами солдаты считали это наказание очень мягким: мол, в прежние-то времена за такое голову с плеч снимали. Но и битым ходить никому не улыбалось… Словом, в радость, беспокойство и волнение после его ухода в доме семьи Ли немного улеглись.
