Рейд за бессмертием - Greko
— Сработал все-таки бл…й проект? — грустно усмехнулся Коста.
— Какой проект?
— Украина.
— Поясни.
— Это проект. Выдуманная страна, выдуманная нация, выдуманный язык. Создали нам в пику. Не было таких понятий: Украина, украинец, украинский язык. Все — выдумка. Изощренная, но — выдумка. Один язык чего стоит! Засели говнюки в Австрии, и первый среди них Грушевский. Долго не думали. Шли по принципу: как можно сильнее исковеркать русское слово, переиначить его и вот тебе уже «украинское» слово. Надеялись, сволочи зарубежные, что сработает сразу. А получился такой спящий агент. Наверное, уже рукой махнули, не чаяли. Тем более, что советская власть щедрой рукой столько земли отвалила. В том числе и Крым. Оно, конечно, Ленина и Хрущева за это надо было бы сечь и сечь. Да и Сталина. Мог бы сообразить, а не потворствовать насильственной украинизации и объединяться с Галичиной. Но надеялись, что поворота не будет. А, вишь ты, через столько лет сработало. Получилось у них, у гадов англо-саксонских. Задумали страну, как цепного пса. Ждали, ждали и дождались. Крикнули: «фас!». А эти только и рады, накинулись. Шавки гребаные. Ну, что тут можно сказать, Вася?
— Что?
— Для них проект все-таки оказался удачным. А для нас, увы, нет. А что нужно делать, когда проект неудачный?
— Закрывать! — улыбнулся Вася.
— Вот именно — закрывать! И больше к нему не возвращаться!
— Эка ты! — усмехнулся Вася.
— Жестко?
— Ну, да. Все-таки, братский народ…
— О! — потянул Коста. — Начинается старая песня. Я, так понимаю, многие крутят у нас эту наивную пластинку? Либералы, небось, с пеной у рта.
— Есть такое. Многие уехали.
— Ну, это дело знакомое и привычное, — махнул рукой Коста. — По-другому не умеют. Уедут и начинают оттуда лаять. Нет, чтобы к Бродскому прислушаться. Уж кто-кто, а он имел полное право кричать на страну, его обидевшую. А только говорил другое. Точно не вспомню, конечно. Но примерно так: что не позволит себе мазать Россию дегтем, потому что всем, что имеет за душой, обязан ей и её народу.[3]
— Хорошо сказал! — проникся Вася.
— Так гений абсолютный. По мне, самый великий поэт.
Вася не мог здесь что-либо добавить или поддержать Косту в его оценке, поскольку Бродского не читал, за что себя мысленно сейчас корил.
— Они памятники сносят, — неожиданно выдал в ответ.
— В смысле⁈
— В прямом. Сносят памятники всем русским. Называют это декоммунизацией.
Коста никак не мог справиться с волнением. Так и смотрел ошарашенный.
— Пушкину… — пожал плечами Вася.
— Пушкину⁈ Александра Сергеевича в коммунисты записали? — Коста чуть ли не заорал. — Да, ё… твою мать!
Коста несколько раз глубоко вздохнул, успокоился.
— Вот скажи мне, Вася: что это за люди, которые способны снести памятник Пушкину, а? И можно ли говорить о том, что с ними нужно церемониться?
Вася молчал.
— Нет. Нет. На хер закрывать проект! На хер! И все ж война… Между своими… В голове не укладывается.
— Там же, в этом государстве 404, больше русских, чем так называемых укров. Эх, это Гражданская война. Все, как после 17-го года, — печально признался Вася.
Помолчали.
— Ладно! Всегда психую, как о таком услышу. Ну их! Ты расскажи еще что-нибудь.
— Даже не знаю. Ты спрашивай. — предложил Вася.
Дальше почти час Вася отвечал на вопросы Косты. Не на все мог дать полные ответы, конечно. Но старался. Даже напрягся, стараясь вспоминать, когда Коста пошел расспрашивать про кино, новые фильмы. Но и Коста понял, что в одной из его любимейших областей Вася совсем не знаток. Быстро отстал. По правде, Вася и без кино изрядно взмок. Даже не смог припомнить, когда в своей жизни он столько говорил. Коста и это понял. Взяли передышку. Заговорили о насущном и важном.
— Ты в своем теле сюда попал? — спросил Коста.
— Конечно! — удивился Вася. — Что за вопрос? А ты что, не в своем?
— Нет, — улыбнулся Коста. — В 2003, в том мире я был Спиридоном Позовым. А Коста Варвакис — мой прапрадед.
— Ни хрена себе!
— Да, да!
— Так ты, значит, знаешь…?
— Когда умру?
— Да.
— Знаю, — Коста ответил буднично. — Точнее, погибну. В 53-м. В октябре.
— Через тринадцать лет получается.
— Ну, да.
— И что же… — Вася замялся.
— Нет, Вася, думаю это так не работает. Если ты о том, что я могу всех посылать и с голыми руками на толпу врагов идти.
— Да, об этом.
— Нет. Сам же знаешь: на Бога надейся…
— И на Тамаре Георгиевне не побоялись жениться?
— А ты бы, встретив такую, как Тамара…
— Без раздумий!
— Ну, вот! — Коста улыбнулся. — И все нас поймут. Пусть тринадцать лет нам осталось, зато все наши! Тома — такая зараза, что никто бы не устоял. Забавно.
— Что?
— Ты не первый, кто меня спросил о женитьбе.
— Кто первый?
— Лермонтов. Михаил Юрьевич.
— Ты ему открылся⁈
— Да. Подумал, что ему можно.
— И как?
— Все нормально. У него своя Вселенная. Он понял. Немного был напуган, конечно. Но — справился.
— Чудны дела твои, Господи! — вздохнул Вася. — Подумать только: Лермонтов…
— И не говори.
— Коста.
— Что?
— Ты думал, почему мы здесь? Для чего нас сюда забросило?
— Каждый день, Вася. Каждый день думаю об этом.
— И как?
— Так и не понял до конца. Пытаюсь порой повернуть историю, но не выходит ни черта! — пожал плечами Коста. — А ты?
— А я считал, а сейчас так просто уверен, что свою миссию выполнил.
Коста был поражен.
— Ничего себе!
— Пояснить? — улыбнулся Вася.
— Пожалуйста.
— Только тут нужно, наверное, с самого начала.
— Давай. Мы не спешим.
Вася выложил свою историю. Свою настоящую фамилию. Как был в рабстве. Как бежал. Как стал Девяткиным.
— Я, если честно, все время боролся за жизнь. Ты говоришь, что каждый день думал о том, для чего тебе это испытание. А у меня порой времени ни на что не было, кроме как на то, чтобы обмануть смерть. Выжить. И себя не потерять. Не скурвиться, не струсить.
— Тебе это удалось!
