Вечерний Чарльстон - Дынин Максим
Утром меня, одетого с иголочки, отвели к мосткам на Темзе у Голландского домика и усадили в паровой катер. Я не особенно интересуюсь архитектурой, разве что с точки зрения моей профессии. Но огромный Вестминстерский дворец, частично находившийся в лесах, меня поразил своими размерами и величием. Мне рассказали, что он сгорел двадцать лет назад, и новое здание никак не могли достроить, но все равно было красиво.
Чуть дальше находился пирс, недалеко от которого – здание черного кирпича, мало чем отличавшееся от своих соседей. На втором этаже меня завели в кабинет со столом посередине, на котором находился поднос с четырьмя бокалами, бутылкой пурпурной жидкости – потом я узнал, что это был порт, столь любимый англичанами – и бутербродиками с ростбифом, ветчиной и, как ни странно, огурцами.
Минут через десять в кабинет вошел довольно-таки молодой человек, а за ним двое – один без руки, а портрет второго, пожилого, я не раз видел в газетах. Это был один из моих кумиров, лорд Пальмерстон. Кумиром он являлся потому, что он ненавидел Россию едва ли не больше, чем все мы.
– Мистер Качковский? – спросил он по-французски. – Меня зовут Генри Темпл, виконт Пальмерстон. Со мною лорд Альфред Спенсер-Черчилль, глава Русского отдела Министерства иностранных дел, и сэр Чарльз Каттлей.
Во время последующего раунда «хау-ду-ю-ду», который, как я понял, входил в ритуал знакомства с англичанами, я ненавязчиво осмотрел своих собеседников. Пальмерстон выглядел примерно так, как его обычно изображали на портретах в газетах, разве что копна седых волос была побольше, а лицо более желчным.
Однорукий рядом с ним – тот самый с двойной фамилией – выглядел типичным английским аристократом, но в его манере можно было разглядеть некую слащавость. Да и взгляды, которые он бросал на Пальмерстона, были чересчур жеманны. У меня сложилось впечатление, что место он получил то ли благодаря семейным связям, то ли через, скажем так, «другие услуги», а, скорее всего, и то, и другое. В любом случае мне он не понравился сразу.
А вот третий, тот самый «сэр Чарльз», показался мне человеком иного плана, и я сразу подумал, что он, вероятно, из «рыцарей плаща и кинжала», – то есть представлял смежную с моей профессию. По неприязненным взглядам, которые время от времени бросал на него этот самый Черчилль-Спенсер или как там его, а также по тому, что Пальмерстон вообще не смотрел в его сторону, я пришел к выводу, что между ним и другими двумя имеются некие проблемы. Ну что ж, примем это на заметку…
Пальмерстон продолжил:
– Прошу прощения, что наш разговор состоялся только сейчас. Мы ждали определенности в политической ситуации, чтобы обсудить с вами новый заказ. Увы, в последний раз вы заказ не исполнили.
– Это так, – согласился я. – Но, должен сказать, на явочной квартире в Ревеле – адрес которой мне дал английский посол в Париже – меня ждала засада, и акцию пришлось отложить на неопределенный срок, ведь за мной охотилась вся местная полиция.
– Мне нравится, что вы сказали «отложить», а не «отменить». Но ситуация с тех пор несколько изменилась. Австрийский император ФранцИосиф, поначалу прислушавшийся к нашим рекомендациям, после чувствительных потерь согласился подписать новое мирное соглашения на русских условиях. Именно поэтому я вам предлагаю начать с устранения Франца-Иосифа и, если можно, его брата Фердинанда-Максимилиана. Третий брат, Карл-Людвиг, подходит нам больше.
– Понятно, – сказал я и задумался.
Вообще-то мне больше всего хотелось убить русского императора, но после истории в Ревеле это покушение действительно придется отложить до лучших времен. То же и с Наполеоном IV. Эх, как жаль, что тогда не получилось, ну да ладно.
А вот к австрийцам у меня тоже счет, и какой! В 1846 году русские и австрияки при согласии пруссаков заняли территории Вольного города Кракова. Древнюю столицу Речи Посполитой теперь стали называть Кракау, и остатки последней польской вольности были брошены под копыта русских и германских коней.
Но не это было самое страшное. Воспользовавшись безвластием, проклятые холопы – русины, гуралы и примкнувшие к ним впавшие в схизму поляки – подняли руки на своих хозяев – высокородных шляхтичей. И все это произошло из-за подстрекательства австрияков, которые вместо того, чтобы украсить повешенными холопами все придорожные деревья, потакали этим мерзавцам. И не просто потакали – австрияки распространяли злонамеренные слухи о том, что польская шляхта решила сжить со света всех своих холопов. Мятежники выбрали себе кровавого атамана – русина, отставного австрийского солдата Якуба Шеля, который со своей сволочью стал громить польские фольварки.
А австрийцы, вместо того чтобы угомонить бандитов, стали платить им деньги за головы убитых поляков. Причем именно за головы. За отрезанную голову высокородного шляхтича эти каты, с поистине немецкой аккуратностью, отсчитывали кровавые гроши. Мятежники же приводили несчастных в Тарнув, где на пороге австрийской администрации обезглавливали свои жертвы и предъявляли германцам головы мужчин, женщин и детей, с которых еще капала кровь. Кровь тогда была везде – по улицам Тарнува она текла ручьями, а многие галицийские местечки и хутора были похожи на бойни.
В числе убитых шляхтичей были и мои родственники по линии матери. Озверевшее быдло убивало поляков самыми изощренными способами. Обычное отсечение головы считалось легкой смертью. Почувствовавшие вкус крови хамы распиливали пилами или расчленяли топорами попавшихся им в руки господ, пытали, посыпали раны солью… заживо сдирали кожу. Они заставляли родителей перед смертью смотреть на мучительную гибель своих детей. У моего родственника они зверски убили родителей и всей деревней изнасиловали красавицу жену – после чего ее тоже порешили.
А главарь мятежников Якуб Шеля вместо веревочной петли на шею после окончания этой резни получил от австрийцев щедрую награду – медаль «За заслуги перед Австрийской империей» и 30 моргов[96] земли.
Я посмотрел на своих собеседников:
– Ну что ж, согласен. Вот только мне нужны будут деньги, и немаленькие. Как на расходы, так и на подкуп, да и мое вознаграждение тоже стоит заранее обговорить.
Как я и ожидал, начался торг, причем главным с их стороны был однорукий. В результате мы пришли к весьма неплохим цифрам – причем по чуть заметной иронии в глазах Каттлея, все это время молчавшего, стало ясно, что и он раскусил мою хитрость. Причем, если мне удастся устранить не только австрийского императора, но и его братца, я получу в полтора раза больше. Я сумел договориться о задатке в размере половины суммы.
– Вот только ни в коем случае не трогайте третьего брата, Карла-Людвига. Он нам подойдет, а его младший брат, во-первых, слишком молод – ему всего четырнадцать. А во-вторых, про него уже ходят разнообразные… слухи.
И по тому, как Пальмерстон переглянулся с одноруким, я понял, что мои предыдущие догадки были верны. Мне это было, конечно, противно, но я подумал, что дареному коню в зубы не смотрят, а те деньги, которые я уже получу в виде задатка и (завышенной) сметы на расходы, весьма неплохие.
Вот только есть у меня такое предчувствие, что, когда мавр сделает свое дело, мои теперешние собеседники могут решить, что мавр может уйти[97]. А то, что они якобы рассчитывают на мои услуги в сфере устранения русского императора, мне не верится – если покушение на Франца-Иосифа удастся, меня будут искать все кому не лень, и для Пальмерстона с одноруким будет выгоднее меня убить и найти себе другого исполнителя для главного москаля.
Именно поэтому решено – как только сделаю свое дело, я и уйду – точнее, уеду окольными путями в Америку. А деньги туда переправлю через Гамбург уже сейчас.
Можно, конечно, было бы плюнуть на все и уже сейчас отправиться за море-океан, но все-таки я шляхтич, и честь для меня не пустой звук. Тем более что к Францу-Иосифу у меня свой счетец имеется.
