Вечерний Чарльстон - Дынин Максим
Я сначала опешил – неужто меня сдадут русским? А потом вспомнил слова этого Пальмерстона: «Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет!» Так что, пока этот злобный старик у власти, мне бояться нечего – скорее всего, для меня приготовили какое-нибудь новое задание.
– Да, и вот что еще, – дерзко добавил все тот же холоп – не учили его, что ли, как надлежит разговаривать со шляхтичем, чьему гербу не одна сотня лет? – К вам сейчас прибудет портной, который изготовит вам одежду для завтрашнего приема, а также для вашего последующего путешествия. Засим позвольте откланяться.
Ну что ж, значит, все и правда не так плохо, подумал я. Собирать мне практически нечего – а обноски я, наверное, оставлю здесь. И я постарался до прихода портного поскорее дочитать «Домби», хотя книга была намного скучнее, чем другие произведения того же автора.
1 августа 1855 года.
Вашингтон. Капитолий,
зал Палаты представителей.
Натаниэль Прентис Бэнкс, член
Палаты представителей от 7-го
избирательного округа
В зале было невыносимо жарко, даже несмотря на каменные стены. Пустых мест было около тридцати – причем почти все из них, как я с радостью заметил, принадлежали южанам-демократам, и лишь одно – Лайману Трамбуллу из Иллинойса, который отказался от своего мандата, получив от легислатуры путевку в Сенат. Впрочем, из двухсот тридцати трех мандатов на сей раз оппозиции – моей партии «Ничего не знаю», теперь известной как «Американская партия», и Оппозиционной партии – и так принадлежал сто пятьдесят один, так что парочкой южных демократов больше, парочкой меньше… ничего это не меняло. А остались они, бьюсь об заклад, чтобы наблюдать за тем, как их рабы занимаются сбором урожая хлопка и табака[92]. Недолго вам осталось любоваться трудом рабов!
Проблема была в том, что любой закон должны принять обе палаты Конгресса, а в Сенате тридцать пять мест из пятидесяти пяти принадлежали демократам. Было, конечно, семь вакансий, и пять из них принадлежали северным штатам, но только два места – в Нью-Гемпшире – уйдут республиканцам, другие пять останутся у демократов. Ведь сенаторов назначает законодательное собрание штата, а не выбирает народ[93].
Ну да ладно. Гиддингс, конечно, молодец, что сумел уговорить пока еще президента Пирса созвать Палату представителей первого августа, а Сенат первого сентября. Почему пока еще президента и почему молодец? Скоро узнаете, усмехнулся я про себя, наблюдая, как старейший член Палаты, Джошуа Рид Гиддингс, идет открывать первое ее заседание.
У меня были причины его не любить. Во-первых, его слащавая манера мне попросту действовала на нервы. Да, и он не из самой богатой семьи, и ему пришлось помогать родителям на ферме, – но нужды он никогда не знал. Я же с детства трудился на прядильной фабрике и начинал «бобинным мальчиком», в чью задачу входило наматывание ниток на бобины. Причем нужно это делать было очень быстро, а то получишь по шее от прядильщиц. И это если тебя не заметит мастер и не оштрафует на один или даже два дневных оклада…
Именно тогда я понял, что рабство – зло, ведь рабы делают ту же работу за бесплатно, отбирая у белого человека средства к существованию и возможность прокормить свою семью[94].
А Гиддингс жил припеваючи, с помощью кого-то из друзей отца стал адвокатом, а в Конгресс попал в тридцать восьмом году – семнадцать лет назад, только подумать! Ну да ладно, не все люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, плохие – тот же Руфус Кинг из Нью-Йорка или Джейкоб Брум из Пенсильвании, тоже принадлежащие к нашему кругу, хорошие товарищи. Но лицемерная манера Гиддингса всегда меня злила. А недавно он отымел нашу служанку Агнес – причем отымел ее жестоко и в место, предназначенное природой для другого. Я слышал от других товарищей, что он то же делал и с их служанками, и я подозреваю, что он скрытый мужеложец, хотя дети у него, нужно отдать ему должное, имеются. Впрочем, его супруга, когда я разок (точнее, три раза), признаюсь, согрешил с ней, долго плакалась мне, сказав, что уже более тридцати лет супруг с ней ни разу не спал. Эх, как хорошо, подумал я тогда, что Мэри мне все эти годы была верна!
Вот только Гиддингс потребовал, чтобы Мэри уволила Агнес, и я потерял девушку, с которой спать было намного приятнее, чем с тучнеющей супругой. Осталась еще одна негритянка, но от нее всегда очень плохо пахнет, и мне каждый раз приходится буквально зажимать нос, чтобы закончить свое дело. С этого времени Гиддингса, которого и до того не слишком жаловал, я тайно возненавидел. Тайно – потому что и он мне теперь нужен, и я ему.
Гиддингс, выглядевший прямо-таки святым, громко произнес по памяти несколько молитв, потом все мы присоединились к нему при чтении «Отче наш», и, наконец, он поднял голову и сказал:
– Добро пожаловать, джентльмены! Я рад, что почти все конгрессмены прибыли в столицу нашей Родины, и надеюсь, что мы решим все наши вопросы до того, как в город прибудут наши уважаемые коллеги из верхней палаты. Первый вопрос – выборы спикера нашей палаты. У кого какие кандидатуры?
Я поднял руку одновременно с Руфусом Кингом, и Кинг, как мы и договаривались, предложил мою кандидатуру. Я встал и объявил:
– Джентльмены, я польщен номинацией, но я считаю, что у нас есть более достойные претенденты на эту должность. Я предлагаю назначить того самого человека, который сейчас стоит у кафедры, который много лет прослужил слугой народа и который, как никто другой, разбирается в ее работе. Я отказываюсь от номинации и, в свою очередь, предлагаю достопочтенного Джошуа Рида Гиддингса, делегата от Огайо!
– Я поддерживаю эту номинацию, – сказал Кинг. После этой формальности Гиддингс стал официальным кандидатом.
Кто-то из демократов попытался оспорить эту кандидатуру, но я еще раз поднялся и сказал:
– Если вы не согласны, достопочтимый коллега, то попросту проголосуйте против!
Вторым кандидатом стал демократ Хауэлл Кобб из Джорджии, уже бывший спикером с сорок девятого по пятьдесят первый год, а третьим – Томас Флоренс из Пенсильвании, тоже демократ, но северный. Больше кандидатов, к моему вящему удивлению, не было.
Гиддингс выиграл при первом же голосовании, после чего объявил о том, что партии должны решить, кого они хотят видеть в разнообразных комитетах, и назначил следующее заседание на понедельник, шестое августа. После чего несколько из нас собрались в отдельном кабинете в одном из ресторанов недалеко от здания Капитолия.
– Плохие новости, джентльмены, – сказал Джеймс Баффингтон, один из моих коллег из Массачусетса. – Многие южане отказываются законтрактовывать свой урожай и перестали покупать наши продукты. Мол, какие-то русские предлагают цены получше – и закупочные, и на товары. Более того, в Саванну и Чарльстон пришли два русских парохода, и их груз разлетелся, как горячие блинчики[95]. И их агенты – некая Русско-Американская Атлантическая торговая компания – не только законтрактовывают урожаи табака и хлопка, но платят задатки, чего мы ни разу не делали.
– Вот, значит, как, – кивнул Гиддингс. – Ну что ж, нужно будет делать то, что мы решили сделать, как можно скорее. Вы со мной, джентльмены?
– С вами! – раздались крики.
Я тоже радовался, хотя в животе порхали бабочки – все-таки мы затеяли действительно опасную игру.
И если бы не миссис Гиддингс, в четвертый раз разделившая мою постель, не знаю, смог бы я в ту ночь заснуть.
1 августа 1855 года.
Лондон, неизвестная явочная квартира.
Игнаций Качковский, на службе
ее величества. А точнее, Великой Польши
