Шрам времени - Алекс Крэйтон

— Товарищ майор Кондратьев! — голос его был искренне радостным. — Наконец-то! Мы уж думали, вас и вправду не найдём.

Герман напрягся, не зная, что ответить.

— Найдёте… — выдавил он. — А вы, собственно?..

Капитан улыбнулся, подошёл ближе:

— Я, капитан Греков. Мне звонили из области, сказали, вы должны были прибыть прибыть к нам из Москвы, по линии МВД. Ваше назначение у нас, товарищ майор. Нам помощь такая — как воздух. Бандитизм, понимаете, распоясался после войны…А вы говорят сыщик со стажем, многих бандюков в Москве сумели прижучить.

Слова звучали приглушённо, будто из-под воды. Герман слушал и понимал — его ждут. Его приняли за того самого Кондратьева, чьё удостоверение лежит в тумбочке.

Он хотел что-то объяснить, но язык словно прирос к нёбу.

— Вижу, вы ещё не в форме, — продолжал Греков, заметив его растерянность. — Ладно, поправляйтесь. Врач сказал денька через три можно вас выписывать будет. Так вы тогда прямо к нам сразу, а то у нас дел невпроворот, сами понимаете…

Потом, как-то виновато кивнул, застегнул шинель и, уходя, обернулся:

— Хорошо, что вы вернулись, Николай Семёнович. Мы вас давно ждали.

Дверь за ним закрылась.

Герман лежал, слушая, как где-то вдали бьют часы — медленно, глухо.

Ближе к вечеру дверь снова приоткрылась.

Он подумал, что это снова медсестра, но шаги были другие — тихие, неуверенные.

В палату вошла женщина. Молодая, в тёмном пальто и платке, в руках — маленький букетик сухих астр.

Глаза у неё блестели от слёз.

Она замерла, увидев его, и губы задрожали.

— Коля… — прошептала она. — Господи… Коля, это правда ты?..

Герман не успел ничего сказать, как она подошла ближе и сжала его руку.

— Я знала… — шептала она. — Знала, что ты жив. Все говорили — погиб. А я не верила. Ты ведь обещал вернуться, помнишь?..

Он смотрел на неё, не в силах отвести взгляд.

На мгновение ему показалось, что всё это — чья-то чудовищная ошибка, спектакль, где он играет чужую роль, не зная текста.

— Простите… — начал он, но она приложила палец к его губам:

— Тихо. Не говори. Тебе нельзя волноваться.

Она села рядом и заплакала тихо, как плачут от облегчения, не веря в него до конца.

Он слушал её всхлипы и чувствовал, как внутри холодеет всё.

Мир окончательно сошёл с ума — или, может, именно он сам.

Сквозь мутное окно вечер опускался на город.

Снег кружился, как пыль, и ложился на стекло, за которым теперь жил другой — майор Кондратьев.

А Герман, вор по кличке Шрам, вдруг понял, что прошлое стало его настоящим.

И выхода отсюда, похоже, нет.

Она сидела на краю кровати, не отпуская его руки.

На пальцах — тонкое серебряное кольцо, потёртое, будто прожило не одну жизнь.

От неё пахло холодом, влажным сукном и чем-то домашним — как пахнут полотенца, сушившиеся у печки.

Герман не знал, что ей сказать.

Слова застряли в горле — ни отрицать, ни подтвердить.

Он просто смотрел на её лицо, ища хоть что-то знакомое.

Но перед ним была чужая женщина. Чужая, и при этом — будто ждавшая его всю жизнь.

Она первой нарушила тишину.

— Тебя нашли, на обочине, за станцией. Кто-то видел, как тебя выбросили из поезда. Говорят, напали бандиты. Хотели ограбить. Но ничего ведь у тебя не нашли, только удостоверение и медаль. Когда мне сообщили…сказали, что приметы совпадают я в это не могла поверить…я думала… я думала, тебя больше нет.

Герман продолжал молчать, глядя на пол.

— Когда мне позвонили из милиции… — продолжила она, — я сначала не поверила. Сказали: “Приходите, товарищ Кондратьев жив. Это действительно он. В тяжёлом состоянии, но жив”. Я три дня собиралась с духом. Всё не решалась прийти сюда, боялась, что это окажешься вовсе не ты.

Она посмотрела на него долгим взглядом, словно боялась, что он снова исчезнет.

— Ты ведь ничего не помнишь, да? — тихо спросила.

Он поднял глаза. В её взгляде — не упрёк, а какая-то тихая вера, будто память можно вернуть одним словом.

— Многое… спуталось, — произнёс он осторожно. — После удара.

Она кивнула, будто поняла.

— Главное, что ты жив. Остальное вспомнишь. Врачи говорят, это от сотрясения. Пройдёт.

Она улыбнулась сквозь слёзы, но в улыбке было что-то болезненно трогательное.

Герман чувствовал, как его собственное сердце не выдерживает этого чужого тепла.

— Я не знаю… как тебя… — он запнулся.

— Лида, — подсказала она, потом замолчала на мгновение, будто решалась на что-то важное, и вдруг тихо добавила:

— Мы ведь с тобой… двадцать лет вместе, Коля. У нас сын. Уже взрослый. Ему девятнадцать. Алексей. Учится в Ленинграде, в техникуме связи. Писал недавно, всё спрашивал о тебе, нет ли каких известий?

Она опустила взгляд, улыбнулась:

— “Передай отцу привет, скажи, чтоб не курил так много”. —Это он каждый раз меня просил передать тебе в письме. — Он весь в тебя. Упрямый, справедливый. Только… не знает, что ты…

Герман не выдержал, отвернулся к окну.

Снег за стеклом ложился мягко, тихо, как будто время само не хотело мешать им.

Ему хотелось сказать правду. Рассказать, что он — не Кондратьев, не майор, не тот, кого она ждала все эти годы.

Что он вор, беглец, случайно оказавшийся в её мире.

Но стоило взглянуть на Лиду, как язык снова отказывался повиноваться.

Она достала из сумки старую фотографию — потёртую, пожелтевшую, с надорванным уголком.

На ней стоял мужчина в форме, с уверенным взглядом, рядом — она, молодая, чуть смущённая, и мальчик с игрушечным самолётиком.

— Это мы, — сказала Лида тихо. — Перед твоей командировкой. Лето сорок восьмого. Помнишь, как Алексей тогда не хотел отпускать тебя?

Он взял фотографию дрожащими пальцами.

Мужчина действительно был похож на него — разве что взгляд другой, прямой, уверенный, чужой.

А у него, Германа, взгляд усталый, осторожный, будто из тени.

— Да, — произнёс он с трудом. — Помню.

Она облегчённо вздохнула и накрыла его руку своей.

— Я знала, что ты вспомнишь, — прошептала она. — Всё вернётся. Надо только время.

Ночь опустилась тихо.

Лампа под потолком гудела, медсестра заглянула и одобрительно кивнула, увидев Лиду.

— Пятнадцать минут, товарищ Кондратьева, — сказала она мягко. — Потом ему отдых нужен, он ещё слаб.

Когда дверь закрылась, Лида