Шрам времени - Алекс Крэйтон
Глава 3
Глава 3. Пыль на стекле времени.
Проснулся он на белой подушке. Веки налились свинцом, язык сухой. Комната — чужая, странная: железная кровать, высокий потолок, широкие окна с мутными стёклами. На стене — портрет Сталина. Сквозь приоткрытую дверь тянуло йодом и карболкой. Где-то вдали звенела кастрюля, шаги, тихие голоса. Герман долго не мог понять, где он. Память обрывалась — поезд, драка, удар… потом тьма. Он попытался сесть — боль прострелила виски. Дверь скрипнула. Вошла медсестра в белом халате и косынке. Лицо строгое, простое.
— О, очнулся! — сказала она с лёгким акцентом. — Лежать нужно, товарищ майор. Врач скоро придёт.
“Товарищ… майор?”
Герман хотел что-то сказать, но язык не слушался. Медсестра поправила подушку, поправила капельницу — старую, стеклянную, с толстой иглой, — и ушла. Он остался один. На улице кто-то проехал на грузовике — гул двигателя был не знаком. И песни издалека — старый, сиплый громкоговоритель выводил:
“Нам песня строить и жить помогает …” Герман лежал, глядя в потолок.
Мир вокруг был одновременно знакомым — и чужим. Часы на стене тикали громко, размеренно. Он медленно поднял руку и провёл пальцем по шраму на щеке — старый, белый, холодный. Значит это не сон и всё вокруг реально. Он скосил глаза на прикроватную тумбочку, на ней стоял стеклянный гранёный стакан и графин с водой, а внутри самой тумбочки лежало удостоверение красного цвета с гербом советского союза и надписью: “Министерство внутренних дел СССР” внутри удостоверение. Фотография — не его, хотя и похож немного на него.
“Майор милиции Кондратьев Н.С. — Управление МВД, Неборская область.” Он моргнул. Бумага пожелтевшая, штамп старого образца, подпись — выведенная пером. Сердце забилось чаще. Он перевернул документ — всё выглядело подлинным, даже чернила местами расплылись.
“Какого чёрта…?” Что это всё значит? Он вспомнил, как с подельниками выбросили труп этого Кондратьева с поезда, а когда выбросили его самого, удостоверение у него так и осталось в кармане. Но дата приставленная внутри явно не может быть правильной, его якобы выдали в январе, 1947 году и действительно оно до января,1953 года. Что за бред?
И вдруг понял, что впервые за долгие годы не знает, где он… и когда он.
Снова закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. В голове стучало — тяжело, глухо, будто кто-то бил молотком по железу. Мозг отказывался принимать происходящее. Всё выглядело неправдоподобно, но запах йода, холодный воздух из окна и острая боль в затылке не оставляли сомнений — это не галлюцинация.
Дверь приоткрылась, и в палату вошёл мужчина в белом халате с уставшим лицом. Седина на висках, очки в тонкой оправе.
— Ну-с, товарищ майор, — произнёс он спокойно, просматривая записи в толстой папке. — Очнулись наконец. Сотрясение, лёгкая контузия, пара швов на голове. Повезло вам.
— Где я? — спросил Герман, стараясь, чтобы его голос не дрожал.
— В Краснопадской районной больнице города Неборска, — врач отложил бумаги. — Вас доставили трое суток назад. Паспорта при вас не было, но удостоверение нашли. Из Москвы, значит?
Герман молчал. Он хотел спросить, какой сейчас год, но не решился сразу. Казалось, вопрос сам по себе может его выдать.
Врач поправил очки и продолжил:
— Отдыхайте, товарищ майор. Вам уже передавали из управления. Скоро придут, уточнят кое-что.
Когда дверь за ним закрылась, Герман приподнялся, глядя на окно.
На улице — снег, серый, вязкий, будто мир застыл в каком-то старом фильме. Странно, только вчера кажется было лето, а здесь зима…
Коричневого цвета автомобиль “Победа” стоял у крыльца. По тротуарам были видны идущие люди одетые в ватники женщины — в тёплых платках, мужчины шапки-ушанки.
На стене, прямо напротив больницы — большой плакат: “Да здравствует 35-летие Великого Октября! 1917–1952”.
Сердце ухнуло вниз.
1952.
Он медленно откинулся на подушку, чувствуя, как комок подступает к горлу. Всё внутри требовало объяснения, но разум молчал. Не было никакого “как” — был только факт.
Ещё три дня он почти не вставал. Медсестра — та же строгая, но теперь чуть мягче в голосе — приходила с уколами и редкими фразами:
— Вам бы не думать пока ни о чём, товарищ майор. Всё утрясётся. Он лишь кивал, делая вид, что всё понимает. Иногда ловил своё отражение в металлической спинке кровати — чужое лицо с его шрамом, уставшие глаза.
“Майор Кондратьев…” — пробормотал он однажды, пробуя имя на вкус.
На седьмой день утром в палату вошёл человек в форме капитана милиции с накинутым на плечи белым медицинским халатом, фуражка с кокардой под мышкой, шинель пропахла табаком и морозом. Лицо добродушное,
