Небо за нас (СИ) - Оченков Иван Валерьевич
Одни направлялись в Бахчисарай, в состав обсервационной армии, задача которой была не допустить прорыв армии союзников вглубь страны. Другие в Керчь, где сейчас усиленно возводились укрепления. Третьи же прибывали прямо в Севастополь. Причем, я постоянно требовал, чтобы гарнизон города пополнялся отборными частями, желательно с боевым опытом. А поскольку таковой имелся в основном у кавказских частей, иной раз случались любопытные казусы.
Некоторые из них потом обрастали совершенно фантастическими подробностями, после чего превращались в легенды, которых в нашей армии довольно много.
Например, когда еще в середине сентября, незадолго до Альмы прибыли казаки 2-го пешего пластунского батальона, вид их прямо скажем, не поражал воинской выправкой. Вытертые папахи, дранные черкески и шаровары. Вместо сапог на ногах в лучшем случае постолы или ноговицы из сыромятной кожи. Помнится, был жаркий день и я, глядя на утомленных долгим переходом пластунов, разрешил идти вольно и снять шинели, на что командовавший этим потрепанным воинством полковник Головинский отчаянно замотал головой.
— Не можно, ваше высочество! — с легким малороссийским акцентом заявил он.
— Но почему?
— Богато таких, что совсем без штанов! — Простодушно пояснил офицер, вызвав этим заявлением приступ хохота у меня и моей свиты.
Однако прошло совсем немного времени, и эти «оборванцы» заслужили искреннее уважение всей армии, включая моих личных «преторианцев» из Аландской бригады, свысока поглядывавших на любых «сухопутчиков». Несмотря на то, что большую часть черноморцев составляли люди отнюдь не богатырского сложения да к тому же и не молодые, они отличались большой силой, отменной выносливостью и совершенно невероятной яростью в бою.
И если во время сражения на Альме у них не было случая проявить себя, то во время многодневного марша союзников к Балаклаве пластуны сумели продемонстрировать свои лучшие качества. Прекрасные стрелки и диверсанты, они превосходно маскировались и постоянно устраивали засады. Стоило вражескому солдату отойти хоть немного в сторону от своих, как он тут же становился добычей притаившихся казаков.
В любой момент можно было ожидать выстрела или удара ножом. Но как потом выяснилось, страшнее всего для противника оказались арканы. Не раз и не два случалось, что во время жаркой схватки или ночного отдыха, шею неприятельского офицера захлестывала петля, после чего его утаскивали в кусты.
Парламентеры союзников неоднократно требовали прекратить это варварство, на что я всегда отвечал полным сочувствием, обещал принять самые строгие меры, после чего приказывал послать отличившимся пластунам очередной знак отличия военного ордена, чтобы они сами выбрали между собой достойного.
После тяжелых боев в лесу батальоны черноморцев получили небольшой отдых, во время которого я снова обратил внимание на совершенно бедственное состояние их одежды. Положение усугублялось тем, что согласно нашим законом казаки должны были сами обеспечивать себя формой и оружием. И если передачу им трофейных штуцеров еще можно было провести приказом по армии, то вот на обмундирование статьи расхода не предусматривалось.
— Как хотите, господа, а это не дело, — решил я.
После чего распорядился выдать им с армейских складов все необходимое для пошива униформы, да вдобавок построить [1] им силами армейских и флотских сапожников потребное количество обуви. Все это, разумеется, за мой счет, поскольку сами казаки были беднее любой церковной мыши.
Надо сказать, что черноморцы оценили мою заботу, хотя и продолжали ходить в бой, как оборванцы, приберегая полученную от щедрот великого князя амуницию для торжественных случаев. Что, впрочем, вполне понятно. Постоянные рейды, секреты, засады, налеты могли привести в негодность любую одежду. К тому же подкрадываться к противнику в перенятых у кавказских горцев легких ноговицах гораздо удобнее, чем в армейских сапогах.
А случаев таких с каждым днем, а точнее ночью становилось все больше. Чем ближе к нашим позициям приближались вражеские параллели, тем чаще туда наведывались наши пластуны и охотники. Стоило наступить темноте, как к вражескому лагерю устремлялись целые партии черноморцев. И несмотря на то, что среди тех же французов было немало ветеранов Алжирской компании, недурно знавших, что такое «малая война», каждый рейд заканчивался либо вырезанным караулом, либо захваченным офицером, либо заклепанными пушками. А иной раз и всем этим безобразием вместе.
Впрочем, набеги на неприятеля случались не только на суше. Несмотря на то, что вражеский дозорные корабли пристально следили за выходом из бухты, у наших моряков время от времени получалось оставить их с носом.
Особенно изобретательным в этом смысле оказался Бутаков, который ранним утром пятого октября пользуясь густым туманом, вывел свой «Владимир» в море, по специально для такого случая оставленному проходу. Держась как можно ближе к берегу, он обогнул мыс и оказался в Карантинной бухте, откуда открывался просто роскошный вид на спешно возводимые французами позиции.
Как ни странно, занятые своим делом враги не сразу сообразили, что подошедший к берегу корабль принадлежит к российскому флоту и даже когда их стали накрывать залпы, продолжали считать его своим, открывшим огонь просто по ошибке. Однако продолжавшие падать посреди строительной площадки тяжелые бомбы вскоре избавили их от этого заблуждения.
Положение спас оказавшийся рядом колесный фрегат «Гомер». Заметив русский корабль, его капитан немедленно бросился наперехват, пытаясь преградить ему выход из бухты. Однако, как только появился неприятель, «Владимир» развернулся и двинулся восвояси. Противник немедленно бросился за ним и пользуясь превосходством в ходе стал нагонять.
Однако французский капитан даже не подозревал, что его заманивают под удар береговых батарей, ведь до белевшего каменной кладкой Александровского равелина было еще далеко. Зато Бутаков был прекрасно осведомлён об усилении приморского фронта и специально шел малым ходом, провоцируя тем самым своего противника на активные действия.
Между тем, командовавший наскоро устроенной на мысу трехорудийной батареи поручик Богатырев, азартно всматривался в разыгравшуюся на его глазах трагедию. С одной стороны, у молодого офицера был приказ не обнаруживать себя раньше времени, с другой коварный враг преследовал русский корабль, и не прийти тому на помощь было с его точки зрения, по меньшей мере, бесчестным.
— Ваше благородие! — взмолились обслуживающие пушки матросы. — Ведь догонят супостаты нашего! Ей-ей догонят!
— Семь бед — один ответ! — решился поручик и отдал приказ. — Заряжай.
Подчиненные тут же бросились к пушкам, и вскоре батарея была готова к стрельбе. Лично проверив прицел, Богатырев перекрестился и, зажав уши ладонями, махнул рукой. Орудия оглушительно рявкнули и в сторону вражеского корабля полетели 24-фунтовые гостинцы. Первый поднял всплеск прямо перед бушпритом, Второй лег с небольшим недолетом, зато третий ударил прямо в кожух гребного колеса, на минуту заклинив его.
Получивший столь неприятное повреждение «Гомер» стал по инерции разворачиваться, а только что еле телепавшийся «Владимир» неожиданно развернулся и прибавил ход, решительно идя на сближение с противником. Обрадовавшиеся первому успеху наши артиллеристы усилили огонь, добившись еще нескольких попаданий, не принесших, впрочем, особого вреда.
Тем не менее, француз был готов отступить, но теперь уже ему преграждал путь русский корабль и между противниками завязалась ожесточенная перестрелка. С одной стороны, на «Владимире» было всего 11 пушек, против 16 на вражеском корабле [2]. С другой, на нем после недавнего перевооружения помимо двух 24-фунтовых карронад имелось семь 68-фунтовых и два 10-дюймовых орудия английского производства.
«Гомер» же располагал только 30-фунтовыми пушками и 160-мм гаубицами Пексана. К тому же, по французу продолжала вести огонь береговая артиллерия, поставив его, таким образом, в два огня.
