Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
В последние годы магометанство все больше укреплялась в Черкесии. Когда приходят тяжелые времена, люди бросаются к религии за утешением. Православие, еще жившее в народе, постепенно сдавало свои позиции, как вера главного врага. Языческие верования, пронзавшие тысячами нитей жизнь адыгов, еще были живы. Но эмиссары из Турции действовали все активнее, неся свет истины Аллаха. Вот и в Хаджико уже стояла новенькая мечеть с тонким минаретом, выделявшимся светлым карандашом в ночной темноте. Другим ориентиром служила река, белевшая каменистыми осыпями берегов у подножия селения.
Мы зажгли две сотни факелов и огненным потоком устремились с утесистого заросшего лесом кряжа на улицы аула. Казалось, весенний праздник Диора вернулся вопреки времени года. Залаяли собаки, тревожно замычал разбуженный скот, закричали напуганные жители. Но выстрелов не было. Мои бойцы получили указание не проявлять — а еще лучше, вообще избегать — насилия. Нам был нужен дом тамады. Я не сомневался, что Рошфора прячут именно там.
Старейшину, как правило, выбирали из числа самых богатых жителей аула. Получив власть, он становился непререкаемым авторитетом. Даже для тех, кто был его старше. Помощники тамады разносили его указания по домам. Или люди собирались у него во дворе послушать, что он скажет. Отсюда уходили в набег, если таковой был задуман. В этой системе была и сила, и слабость черкесского образа жизни. Блокировав дом старейшины, мы фактически получали контроль над всем селением, лишенным руководства.
Моим людям удалось бескровно захватить дом тамады. Никто не оказал сопротивления. Слишком внезапным вышло нападение. И численное преимущество не стоило сбрасывать со счетов. Как и манеру южан, о которой мне сказали еще в ауле Хоттабыча — брать силой то, что не желают отдать добровольно.
Старейшина стоял на пороге дома, удерживаемый моими телохранителями. Подслеповато вглядывался в наши лица, плохо различимые в свете дымных факелов.
— Где русский офицер? — спросил я без обиняков.
Тамада скорчил презрительную мину.
— Князь Берзег вас на куски порежет.
— Зелим-бей! Иди сюда, — позвал меня Башибузук с ружьем без чехла под мышкой и с факелом в свободной руке.
Он посветил мне на глубокие ямы на заднем дворе. Из одной быстро выглянула и спряталась бритая голова.
— Хлеба! Дайте хлеба! — раздался жалобный голос.
— Пленники, — пояснил мой зам. — Один встает на плечи другого. Только так могут посмотреть, что происходит.
— И долго их так держат?
— Примерно год. Если выкупа не дают, превращают в рабов. Могут и женщину для хорошего работника купить. Доставать их? Могли туда засунуть твоего офицера?
— Сомневаюсь. Слишком важная птица. Этих — доставайте! Если русские, возьмем с собой. Других отпустим.
Башибузук с удивлением на меня посмотрел, но комментировать не стал. Отправился раздавать указания. Я вернулся к тамаде.
— Еще раз спрашиваю: где русский?
Старейшина гордо отвернулся и пробормотал ругательство в крашеную хной бороду.
— Обыщите здесь все. Особое внимание помещениям с крепкими внешними запорами.
Мои люди разбежались по усадьбе.
Вскоре меня позвали. Один из наших нашел вход в подвал под домом тамады. Мы проникли внутрь. Все помещение было завалено каким-то хламом. Пахло гнильем и мышиным пометом. Казалось, здесь негде спрятать человека.
— Рошфор! Капитан Антуан Рошфор! — крикнул я громко.
В ответ лишь шорохи разбегающихся грызунов.
— Месье Рошфор! Où étiez-vous? Где вы?
Идея спросить на французском оказалась благой. Антуан — тень человека, а не цельная личность — очнулся на мгновение от своего забытья. В его уснувший мозг целительной иглой воткнулись звуки родной речи. Он попытался отозваться — скорее стон, чем ответный крик.
Мы услышали. Бросились к куче наваленного тряпья и поломанных корзин. Раскидали их. Под ними нашелся полузадохнувшийся кавторанг — практически голый, с клочками грубо отрезанных волос на голове и с куцей бородкой, окрашенной в какой-то немыслимый рыже-зеленый цвет.
Меня он не узнал. Подслеповато щурился. Дрожал. Кажется, решил, что пришел его последний час.
Мы вывели его наружу. Кое-как отмыли. Накинули бешмет на плечи. Выдали шаровары и сапоги с портянками. Рошфор был бесполезен, как малый ребенок, и не мог ничего сам сделать. Даже с сапогами ему пришлось помочь.
— Дайте ему поесть и выпить! — распорядился я и пошел договариваться с тамадой.
Старейшина был непреклонен. Ничего не желал слушать. Ни брать отступного — деньги, лошадей, оружие, — ни прислушаться к доводам разума.
— Скажи, ты совершаешь намаз? — тамада хмуро кивнул и отвернулся. — Давай пригласим сюда муллу, и он мне растолкует, какими сурами Корана оправдывается издевательство над человеком? Молчишь? Сам можешь ответить. Аллах запрещает подобное непотребство!
— Врагам не было и не будет пощады!
Бесполезно! Здесь, на всем Северном Кавказе, все пропитано злобой и ненавистью. Для черкесов русские — хуже бродячих псов. Их традиции, обычаи и странные дары цивилизации — все это чуждо для настоящего горца. Он желает, чтобы его оставили в покое. Чтобы можно было жить, как заповедано пращурами.
— Когда ко мне привезли этого офицера, — не выдержал моего молчания тамада, — я приказал ему снять сапоги. У него оказались грязные портянки. Я снял свои чувяки и показал свои чистые ноги. И спросил: «Вы это называете своей цивилизацией?»
— Забавная у тебя логика — оценивать уровень развития по экстремальной ситуации. С тем же успехом, старик, я спрошу тебя: твоя цивилизация — держать людей годами в зловонной яме?
— Людей⁈ Этим свиньям там самое место!
— Как же вам объяснить, что вы обречены⁈ Что Россия пришла сюда навсегда! Что можно бессмысленно сложить свои головы в борьбе с ней, а можно научиться жить в мире! Брать у нее лекарства, врачей, плоды образования…
— Ты хочешь, чтобы нас всех сделали рабами и отдали в солдаты⁈
— Откуда ты взял эту чушь⁈
— Англичанин сказал. Якуб-бей. Мы ему верим! — выпалил он злобно.
Опять этот Белл! Положительно, нужно с ним заканчивать. Я призвал своих людей отправляться дальше. Едем на север. По дороге наведаемся в знакомый новый русский лагерь на реке Туапсе, где уже основан форт Вельяминовский. Там сдам Рошфора и пяток нечастных, включая четырех матросов с корвета «Месемврия», освобожденных из ям, и помчусь в погоню за «занозой в заднице». Он явно зажился на этом свете!
Напоенный вином Рошфор немного очнулся. Мы спешно двигались на север, пользуясь рассветом. Ехавший рядом со мной кавторанг разоткровенничался:
— Не передать словами, сколько раз я прощался с жизнью. Они, мои пленители, находили особое удовольствие постоянно мне грозить. Приглашали переводчика, чтобы я понял каждое их слово. Обещали: если русские сюда доберутся, мы вывесим тебя на железном коле над плетнем или одну твою голову. При этих словах обычно над моей головой свистела шашка. Особенно тяжело стало, когда наши высадились у Шапсухо. Там много аулов пострадало. И их жители бежали на Аше, чтобы спастись. И требовали моей крови. В отместку. Как будто это я сжег их аулы.
Рошфор заплакал пьяными слезами. Мне он не нравился. Еще со времен севастопольского пленения я считал его дурным человеком. Но сейчас мне было его жалко. Тяжелые испытания выпали на его долю. Слава Богу, хотя бы целы все части тела. Не в обычаях черкесов заниматься членовредительством.
— Я много болел. Ко мне приставили мерзкую старуху следить, чтобы я ничего с собой не сделал. Она все время курила трубку и отнимала мои вещи, пока не раздела догола. Именно она зачем-то выкрасила мне бороду вонючей краской. Зачем? Я так и не понял. Быть может, чтобы отметить, как раба? Чтобы я не сбежал? Но как и куда? Меня держали впроголодь. Я с ужасом ждал холодов, понимая, что зимы мне не пережить.
— Людям в ямах пришлось куда хуже вашего!
— Это же простолюдины! Они привыкли к страданиям и тяжелой жизни!
