Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
— Молодой еще! Крест получил, но понимает ли в хозяйстве⁈ — бухтели седые унтера с неестественно черными торчащими в сторону усами и бакенбардами. Они их мазали своего рода фиброй из сажи, воска и сала и находили в этом некий солдатский шик.
— Математик великий! Пифагор! — расхваливал Лосев Васю.
— А в свинье Пифагор что смыслит? — разумно вопрошали главные артельщики. — Нехай в строевых себя покажет. Коли бравый солдат, могут и в офицеры катнуть!
— В офицеры не рвусь! — отрубил Вася.
— Экий молодец! — восхитились унтера. — Так куда же его деть? У нас отделенных полный комплект. Разве что артельную повозку ему поручить?
Артельная повозка была собственностью роты и предметом ее гордости. В походах на ней перевозился ротный провиант, включая приварочный — тот, который солдаты заготавливали своими руками и тем разнообразили свой стол. Ни один офицер роты не мог на нее претендовать. Для своих вещей он использовал вьючную лошадь. Везли повозку купленные на опять же таки солдатские гроши лошадки — еще один объект ротного обожания и нежной заботы. К ним бегали в любую свободную минуту. Мыли, расчесывали, подкармливали. Эти Маньки, Брошки, Буланки соперничали с офицерским табуном своей выхоленностью, гладкостью и лоснящейся шкурой. Жилось им куда лучше их хозяев.
Вася пока был не в курсе этой ротной страсти, но от должности почетного конюшенного открещиваться не стал. Кое-что в уходе за лошадьми он смыслил.
— Решайте сами, — сдался Лосев. — Про ротный ящик только не забудьте. Вам бы не мешало бардак свой разгрести.
— А что не так? –заволновался комитет. — У нас каждая копеечка на счету!
— Приход-расход ведете?
— По остатку считаем, — буркнул фельдфебель. Он и сам сознавал, что с математикой не в ладах.
— Сколько вы нервов истратили, когда он у вас не сошелся в последний раз? — укорил поручик.
— Это — да! Но вы же сами виноваты! — завздыхали унтера.
Ежемесячная сбивка баланса у них, и вправду, превращалась в пытку. Все знали, что украсть хоть копейку — немыслимое дело. Но, бывало, ротный залезал в ящик без спроса — и тогда все сыпалось. Хотя он и был в своем праве.
— Вот и проверьте парня. Я тоже не ангел. Могу и забыть, что взял и когда. Учет нужен.
— Учет нужЁн, — признал комитет.
Как только ротный удалился, решено было устроить Васе экзамен. Притащили металлический денежный ящик. Милов быстро пересчитал наличность. Вышло более семисот рублей. Сверились с остатком. Удивились, что все сошлось.
— А ну-ка, проверь нашу запись!
Васе вручили толстую тетрадь. Он просмотрел по диагонали. Мама дорогая! Сколько позиций! Непростая то была бухгалтерия, не дебет с кредитом. А приход и расход, выписанный в столбики. Унтер-офицер Девяткин вспомнил, что в прежней жизни сталкивался с подобным. Называлась сия премудрость «управленческой отчетностью». Насколько он помнил, любой пропуск расхода-прихода хоронил ее напрочь, вызывая поседение волос у бизнесменов, прячущих доходы от налоговой.
Милов, как мог, растолковал эту тонкость комитету. Все сердито засопели и раздумали угощать новичка солдатским чаем из травяного сбора. Но фельдфебель, Парфен Мокиевич Соколов, принял решение.
— Давайте я за парнем, как дядька за рекрутом, пригляд свой установлю. Пощупаем, что он за гусь. Если нормальный, допустим до наших дел. Математик нам пригодится.
Комитет единодушно проголосовал «за».
— Пойдем ко мне домой, отобедаем. Побалакаем за жизнь, — пригласил Соколов Васю. — Только сперва тебя в казарму определю.
Казарма Васю порадовала. Сухо и портянками не воняет. Не то что землянки в Михайловском укреплении. А то, что нары голые, это не беда. Ранец под голову вместо подушки, шинель — взамен одеяла. Дело житейское, нечего роптать.
— Годится! — сказал он фельдфебелю.
— У меня тут свой закуток есть! Проявишь себя — уступлю, — пообещал он Васе.
— А вы как же?
— Свой дом имеется!
Парфен Мокиевич проживал в солдатской слободке. Соседями у него были не «женатики», а отставные солдаты. Те, кто не решился возвращаться домой после 25–28 лет службы[2]. Или те, кто оставил службу по инвалидности. Они считали полк родным, сжившись за долгие годы и с полной опасностей жизнью, и со скукой гарнизонного существования. Эти отставники вечно шастали в расположение и играли важную роль. Они прививали новоприбывшим понятие полковой чести и славы. Без этих ревматичных и покалеченных солдат не вышло бы того кавказского солдата, который вынес на своих плечах всю тяготу войны и колонизации Кавказа.
Соколовский дом, как и все прочие мазанки отставников и женатиков, был построен силами роты. Считалось святым делом помочь своему сослуживцу. В кавказских полках вообще и в Куринском, в частности, царил дух взаимовыручки, чуждый дедовщине или национальным конфликтам[3]. Все жили как одна семья. Братались с другими частями, не считая апшеронцев. Если какие-то знакомые проходили через крепость, парили кунаков в своей бане, выдавали из своих запасов фураж и кормили из своих запасов, не сожалея о расходах. Была беда лишь с учетом, и Вася обещал это исправить.
— Парфен Мокиевич! Растолкуйте мне, новичку, откуда доходы? — поинтересовался Милов, отложив ложку после сытной похлебки на сале с мучной подболткой. — В толк не возьму, как из солдатских грошей, составляется такой капиталец!
— Э, брат, ты нормального ротного ящика не видел. Мы много потратили, когда провожали однополчан в экспедицию генерала Фези. Еще на музыку отвалили — на бубны, ложки, кларнеты, бунчуки и лиры. У нас бывает и до пары тыщ собирается на круг!
— Так откуда дровишки?
Фельдфебель шутку понял.
— Наблюдаем строго за правильным показанием наличного числа людей в требованиях на отпуск натурой муки, мяса и приварочных. Вся экономия на довольствие поступает в собственность роты. И достигает иногда весьма почтенной цифры. Сам понимаешь: имея собственное хозяйство, можно не только солдату радость доставить, но и выгоду свою поиметь. А по богатству своих заведений куринцы в числе первых на Кавказе!
Вася догадался. Раз казна отпускает многое деньгами, сэкономить не сложно, имея ротное хозяйство. Обширные огороды и собственный скот плюс бесплатный труд солдат — вот и выходит роте вспомоществование!
— Я тебе так, Вася, скажу. Без канонического провианту[4] мы бы тут ноги протянули. А так живем куда лучше, веселее и сытнее, чем солдат в России. Будто видит он свежие овощи, сало и свинину на своем столе. Держи карман шире!
В дверь постучали. В горницу зашел ногаец тороватого вида.
— Парфен Мокиевич! Лосев вернулся. Как с нашим делом? — обратился он к хозяину с порога.
— Все сладилось! Получай бумаги! — фельдфебель протянул листки татарину. — Ротный дал добро!
Тот стал, жутко коверкая слова, зачитывать вслух позиции провианта, которые ему можно получить со склада. Цифры звучали фантастические. Возникло ощущение, что Милов присутствует при наглой сделке — попросту воровства казенного добра, еще более усилившееся, когда на стол улеглись синеватые пятерки и розоватые десятки ассигнаций с двуглавыми орлами. Стоило ногайцу убыть, Вася не удержался.
— Откуда такая экономия? Законна ли сия проделка?
Фельдфебель набычился. Пожевал ус, оставляя на губах черный след. Выставил на стол бутылку водки. Разлил по чашам.
— Вот что я тебе скажу, паря! Никогда не думай, что я или кто-то из нашего комитета супротив роты пойдет. Рота — это семья, живем одним миром. Понимать надоть! И сотня ента — в ротный ящик! Провиант же сей — отпуск на наших погибших, которые по спискам живыми числятся. Еще со времен Кази-Мулы! Семь лет, как прошло!
Вася махнул водочки. Хлопнул по столу ладонью.
— Вот это по-нашему — надуть казну, а особенно, интендантское и провиантское комиссарство! Насмотрелся я на этих упырей во Владикавказе. Жируют за наш счет, твари!
— Молодец, соображаешь! Но запомни: надуть казну — то дело обыкновенное, когда делается в пользу солдата.
