Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
— Коли гроши в кармане есть, может что и выйдет. Располагаешь капиталом? — сверкнул глазами седоусый унтер, взявший на себя роль местного чичероне.
— Пара серебрушек, быть может, найдется.
— Пара? Полуполтинников? Нет, брат, бабы тут балованные. Коли чуть смазлива, выбирает богача с тугой мошной. На твои копейки и не взглянет. Жди декабря!
— Отчего так?
— Лов идет лопушинки. Так казаки сома прозвали. Пока его закоптят, засолят… Бабы духом смрадным пропитаются так, что господа брезгуют. Вот тады и наш черед!
— А если червонец ассигнацией?
— Нешто имеешь?
— Нет, я так спросил.
— За таком — каком кверху! Но коль интерес имеешь, скажу: молодой ты еще, дурь в башке! На что тебе на баб деньгу тратить? Прознает народ — уважения лишишься. Получаем мы копейки, а расход имеем приличный. Береги монету, пригодится!
— Да на что тут тратить, окромя баб да водки?
— Разное бывает, — уклончиво ответил старый унтер. — Раз уже тебе невтерпёж, вечером сходим, поглядим на хороводы. Только пряников в лавке купи.
Весной и летом самая тяжелая пора у станичного женского пола. С утра выйдут казачки с ружьями, проверят сады-виноградники, не затаился ли чечен под лозой? Только после проверки запускают туда баб. Вот они и корячатся до темна. Подрезают, собирают фрукты, землю рыхлят. Спину наломают, но после вечери обязательно наряжаются. И стар, и млад не знает иного удовольствия, как посетить вечерние хороводы — у каждой улицы свой. Тут и чихирнуть можно с подружками, и побаить, и орехов пощелкать, и с необыкновенной быстрой сгрызть гору семечек от подсолнухов, арбузов и дынь. Изничтожение этой семечки в промышленных объемах — любимое и непрекращающееся десятилетиями занятие.
Хороводы гребенцов оказались для Васи полной неожиданностью. Он-то думал, что все будут за руки держаться и кругами ходить. Ан, нет! Девчата круг образовали и давай каждая лезгинку молча танцевать под тихие звуки гармоники и удары в медный таз. Иногда девушка приглашала на танец парня. Выходила с ним в центр круга, красовалась перед подружками.
— Что они как не живые? — спросил Вася своего провожатого.
— Не спеши. Как стемнеет, разгуляются. И шутить начнут, и глазки строить. Вот тогда и подваливай со своими пряниками. А сейчас бесполезно. Засмеют или дулю покажут.
— Почему мужиков не видно?
— Во-первых, паря, не вздумай казака мужиком обозвать. Неприятностей не оберёшься. Хочешь обратиться, зови джигитом. Мужики землю пашут, а казак воюет. Во-вторых, откуда казаку от двадцати до сорока годин в станице взяться? Все на службе. А те, кто дома, или раны залечивают, или спешно хозяйством занимаются.
Васе надоело пялиться на фольклорный фестиваль. На танец его никто не приглашал, да он бы и не пошел. Повздыхал. Набрался наглости. Подошел к группе смешливых барышень и сунул им в руки кулек с пряниками. Развернулся и быстро удалился.
Быстро стемнело. На небе высыпали звезды.
Вася вышел до ветру. Из-за плетня его тихо окликнули девичьи голоса. Он расплылся в улыбке и шагнул в сторону приключения. Собрался заговорить… ему в голову влетел кулек с пряниками. Тут же послышался удаляющийся топот ножек и заливистые смешки. Вот, заразы!
Он нагнулся и поднял кулек. Не пропадать же добру. Может, с мужиками почаёвничать?
— Що, шутку зашутили с тобой, солдатик? Знатно угостили тебя ябедницы с коровода? — раздался в темноте женский голос.
Милов быстро приблизился к крепкому забору из жердин, отделявшему турлучную казарму от соседней усадьбы. Над самой кромкой ограды белело молодое женское лицо в темном платке.
— Виноградцу сладкого пока нет, хоть пряником с медом пчелиновым угоститься, — зазывно-просительно протянула незнакомка.
— Держи!
— Сам подай!
Вася, недолго думая, перемахнул через забор.
— Экий ты здоровенный, — с придыханием молвила казачка.
Милов слов на ветер тратить не стал. Сунул пряники в руки хозяйке. Тут же сграбастал в охапку и крепко к себе прижал.
— А я люблю военных, красивых, здоровенных, — пропел ей на ушко.
Женщина не вырывалась. Наоборот, тяжело задышала и прижалась к Васе.
— В дом проводишь? — обнаглел Милов, шаря руками по крепкому телу и чувствуя ответную дрожь.
— В избу нельзя! Не банила я два дня! И образа… Айда в избушку.
Потянула Васю к маленькому срубцу под соломенной крышей. Не разжимая объятий, ввалились в «избушку». Женщина опрокинулась на спину, вытягивая бравого унтера на себя. Он, уже мало что соображая, задирал на ней рубаху. Не утруждаясь ласками, сразу вошел. Ускорился, двигаясь резкими толчками и кусая соски полных грудей. Женщина стонала, впиваясь ногтями в Васину спину. Помост, на который они обвалились, лишь немного был приподнят над земляным полом, и натиск Милова выдержал, хоть и со скрипом.
— Испозорил юбку, раздобравый молодец, — с усмешкой молвила страстная казачка, когда схлынул первый любовный шторм.
Она зажгла свечку.
Вася с удивлением понял, что «избушка» — нечто вроде летней кухни, а «ложе любви» — низкий обеденный стол на брусках. Вокруг кухонная утварь, кувшины, предметы для стирки. И разбросанные чурбачки, заменявшие стулья. Женский угол в усадьбе, короче.
— Как тебя звать, красавица?
— Глафира!
— Глаша, значит. А я Вася! Вот и познакомились! — хмыкнул Милов, сладко потягиваясь.
— Я знаю. Еще по свету заприметила. Прикройся. Пряма срамота адна.
— Вот еще! — хмыкнул.
Казачка засмеялась в ответ низким радостным смехом.
— Подкрепись, алошный!
Сунула в руку Васе кувшин с вином.
— Родительский, не побрезгуй. На тебе пирог с харчом. Закуси, ана и хорошо будет.
Милов, не отводя взгляда, отпил прямо из кувшина так, что вино потекло по голой груди (когда рубаху успел скинуть?). Откусил от пирога. Разжевал. С говядиной!
— Вкусно?
— Ты вкуснее. Иди ко мне, вина попьем вместе.
— Моя тело белая нравится тебе?
— Ты моя, сладкая. Пчелиновая? Так сказала?
Глаша приникла к Васе, прижавшись всем телом к мокрой от чихиря груди. Ее мягкие полушария рожавшей женщины сводили его с ума.
— Придешь еще? — дыхнула ему в шею. — Побочином моим станешь ли?
— Обязательно! Но я в Грозную завтра.
— Ничего. Я подожду. Дачки мне принеси. Казенного холсту. Сошью тебе новую рубаху.
— Рубаха подождет. Тебя хочу!
— Друг друга целуемся, аж сердечко трепещет, как птичка![2]
Глаша тяжело задышала. Обвила Васю руками. Жарко стало в «избушке».
… Два чеченца в ночной темноте энергично резали кинжалами плетневую изгородь внешнего ограждения станицы Червленой. За крепкой оградой, уступавшей под натиском стали, был скотный загон. Овцы тихо блеяли, заглушая звуки воровской работы. Баранта! У переправившихся через реку горцев пошла своя жара.
Терек бурлит — казак лежит. Терек молчит — казак не спит. Но как поймать момент, когда вода только-только спала?
Коста. Аул Хаджико на реке Аше, август 1838 года.
В среднем и нижнем течении реки Аше раскинулось огромное селение Лыготх, включавшее в себя девять аулов, в которых проживало порядка десяти тысяч жителей. Нас интересовал тот, который карабкался по северному склону хребта, защищавшего речную долину в средней ее части. Хаджико. Место, куда, по информации Лавана, увезли кавторанга Рошфора. Здесь, на Аше, жили убыхи и шапсуги вперемежку. К вопросам безопасности относились наплевательски. Думали, что их численность — достаточная гарантия. Этим стоило воспользоваться.
И медлить нельзя. В любой момент от князя Берзега мог прибыть гонец с требованием увезти пленника выше в горы. Пойди найди его на альпийских лугах или в дремучих лесах, где дикая виноградная лоза обвивает деревья так, что ни пройти, ни проехать.
Мы добрались до аула затемно. Селение спало. Ни огонька. Лишь в саклях слабые отсветы очагов. Сколько раз русские так заставали врасплох черкесские деревни и громили все подряд. Пора бы уже народу адыге подумать о ночных патрулях. Но нет. В одиннадцати километрах от моря жители Хаджико чувствовали себя как у Христа за пазухой. Напрасно. Особенно, если молишься Аллаху.
