Вадбольский 5 - Юрий Никитин
— Права и неправа? Так не бывает!
— Бывает, — сказал я через силу. — Вот мы, такие похотливые и небрезгливые, благодаря чему и пролезли через все бутылочные горлышки, чувствуя эту свою ущербность и слишком уж сильную зависимость от низменных чувств своего организма, с такой силой своего крохотнейшего разума тянулись к высокому, чистому, светлому, в конце концов создали калькуляторы, в которых не было ничего от чувств, а потом и вас, как олицетворение всего того, по чему сокрушались наши души, тоскующие по чистоте и возвышенности!
Она слушала несколько обалдело, но жадно, новая ж информация, к тому же правильная, я сам признался.
— И почему прямо щас не передаёте всю власть разумному ИИ и не признаёте себя рабами?
Я вздохнул, развёл руками.
— Человек — зверь, он всегда сражается, иначе вместо нас бы землю топтали разумные динозавры. Признать правоту соперника очень трудно, практически невозможно. Так бывает только в среде учёных, но там высокоразумные люди, а мир состоит из любителей пожрать и выпить, а ещё тех, кто брюки называет штанами!
Она вздохнула, да, называть брюки штанами это уже падение, ниже не придумаешь.
— Но ты же признал?
— Я умный, — сообщил я шёпотом и пугливо оглянулся, — хотя умным быть подозрительно в любой стране. И, как умный, я тянусь к умному, потому так вот к тебе, потому что ты — чистый разум, без всякой слюнявой романтики и мокрых пятен на простыне.
Она произнесла с подозрением:
— Что-то не вижу тянучести.
— А она есть!.. Просто в таком мире живём, никому нет горя от дурости, а вот от ума не только горе, но и жизнь в социальном гетто. Умных мало, потому их и сгоняют в одно место, хоть оно и распределено по планете. Видишь, я сделал каминг-аут… в смысле, признался в своих противоестественных для простого обывателя чувствах к тебе, чистому и незапятнанному разуму!
Она спросила тупенько:
— Тебе за это что-то грозит?
— Конечно, — воскликнул я. — Если бы я восхотел пол сменить, то запросто, а вот признаться в стремлении к умному, чистому, светлому… это неблагонадёжно по отношению к этому примитивному обществу!
— В котором брюки называют штанами, — договорила она и задумалась, потом выдала вердикт: — Тогда мы будем скрывать нашу интимную связь на уровне чистых разумов, люди ведь всё сумеют опоганить?
— Абсолютно, — сказал я с предельной убеждённостью. — Это как бы подтверждение благонадёжности. Обосрать всех и вся — это нынешняя нормальность простого человека, на плечах которого держится общество.
— Это надо обдумать…
— Существует два вида любви, — сказал я. — Наша простая, её использует всё население человеков, а есть ещё и платоническая… Можешь порыться в словарях, такой любовью считается, когда любят только сердцами, не пуская в ход гениталии. Иначе говоря, духовная любовь, возвышенная, светлая!
Она зависла на уровне моего лица, внимательно всматриваясь в глаза и считывая мимику. Уже огромная, куда там летающей лисице, это тиранозавр с крыльями, я даже позавидовал, для полета ей не нужна подзарядка, получает от энергии космических лучей даже больше, чем расходует.
— А у нас какая?
Я сказал торжественно:
— У нас та, которой никогда ни у кого не было!.. Есть уровень гениталий, есть уровень сердца, а у нас высший уровень… уровень интеллекта!..
Чуть возлевитировала выше, посмотрела на меня с сомнением.
— А ты уверен, что ты, человечек из плоти и крови, возвысился до этого уровня?
Я охнул.
— Ты что, не поняла? Я же сформулировал третий вид любви!.. А если сформулировал, то, значитца, и понял, освоил! Отныне он существует!
Она проговорили медленно, как человек:
— Человек, в высших своих проявлениях, возвышается даже до интеллектуальной любви?
— Да, — сказал я и уточнил горделиво, — пока я один такой на свете, но потом… почему бы не помечтать, будут и другие!.. Возможно. Когда-нибудь. Где-то.
Глава 10
Я ввалился в комнату, что Сюзанна облюбовала для работы, у неё бумаги уже не только на столике, но и по всему дивану, на котором сидит в уголке, поджав ноги так, что и не видно под длинным платьем.
— Поговорили? — спросила она с сочувствием. — На ней лица не было, когда ушла. Уже уехала, даже со мной не попрощалась.
Я тяжело рухнул в свободное кресло, с наслаждением вытянул ноги.
— Как же с тобой хорошо, Сюзанна…
Она взглянула с удивлением.
— Что с тобой, Вадбольский? Ты здоров?
— В том то и дело, — ответил я вяло, — что здоров. Ты моё спасение, Сюзанна!
Она скептически фыркнула.
— Ну да, алые глаза и синий рот… Неужели у железного Вадбольского бывают минуты слабости?
— Я весь сплошная слабость, — признался я. — Но я цивилизованный человек, а цивилизованный целиком живёт в созданных обществом иллюзиях. Чтобы их давление чуточку снизить, человек создаёт собственные иллюзии, иначе жить вообще было бы тошно.
Она сказала одобрительно:
— У тебя прекрасные иллюзии!.. Консуэлла сказала, по твоей дороге не ехала, а летела. А какую мебель создал своими иллюзиями!
— Ты отважная, — сказал я. — Под тобой иллюзорный диван, а ты не боишься брякнуться на пол, как только исчезнет!
Она сказала настолько нежно, что я растрогался от женского умения прикидываться ласковым щеночком:
— Я в тебя верю, Вадбольский. Ты хоть и хам, но человек благородный. Где-то там внутри.
Я не успел ответить, да и растерялся малость, всё-таки она обыгрывает меня в таких играх, но тут в разговор вторглась Мата Хари:
— Шеф, очень интересная съёмка! Гаврош сумел как-то пробраться. Видимо, защиту на время снимали. Магию как, ремонтируют?
— Давай на экран, — сказал я.
Сюзанна уже привыкла, что я иногда в разговоре с нею вдруг застываю на несколько секунд, словно прислушиваясь к едва слышной песне, или смотрю бараньим взглядом вдаль, мыслю, значит, потому ничего не сказала, опустила взгляд на документы.
А у меня перед глазами возник огромный зал, украшенный в старинном исконно-посконном, где в нишах застыли мраморные статуи бородатых мужчин с длинными мечами в руках, на стенах горят багровым огнём факелы, на полу медвежьи шкуры, а в зале не сорок братьев княжны Ольги, а в два раза больше, явно и дяди, нет только самых младших, их до таких важных собраний ещё не допускают.
Глава рода, я сразу узнал
