Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Да к Заруцкому-атаману, — нагло заявил тот. — Вести у меня до него.

— Так нам их передавай, — велел ему старший казак, не отпуская пляшущего коня, удерживая его железной рукой. — А мы ужо сами порешим, стоят ли они того, чтоб их боярину передавать.

— А те вести такие, что не всякому знать надо, — свесившись с седла почти к самому лицу казака выдал Бутурлин. — Не то пойдут слухи по городу…

— Мне-то можно, — тем же доверительным тоном сообщил ему казак.

Тогда Бутурлин решил дальше не спорить. Он спрыгнул на землю, едва не задев совсем уж близко подошедших казаков, и шагнул вплотную к их предводителю.

— Скопин-Шуйский побил ляхов под Клушиным, — проговорил Бутурлин так тихо, что слышать его мог только предводитель казаков, — и теперь стоит под Царёвым Займищем, ждёт подкреплений, чтобы на ляхов под Смоленском ударить.

— А нам с того что? — приподнял бровь старший казак. — Мы истинному царю Димитрию служим, а не вору Ваське Шуйскому, что в Кремле московском обманом засел.

— А того, что коли побьёт он и Жигимонта Польского под Смоленском, — ответил Бутурлин, — и куда двинется после, как думаешь, козаче?

Вот тут крепко задумался старший казак. Отпустил переставшего плясать уже аргамака, погладил коня по морде, успокаивая, на деле же сам успокаивался.

— Побил, значит, в поле ляхов Скопин-Шуйский, — произнёс он, больше себе, чем кому бы то ни было, — а теперь идёт осаду со Смоленска сбивать.

— Верно всё, — кивнул Бутурлин. — Вот какую весть несу я боярину Заруцкому и прочей думе царской.

— А ну, браты, — обратился к казакам предводитель, — проводим-ка его прямо к боярину Ивану Мартынычу, пущай сам решает, что с ним делать.

Атаман Заруцкий проживал внутри кремля вместе со всей боярской думой, которой окружил себя второй самозванец. До самого «истинного царя» Бутурлина не допустили, но к нему он и не стремился. Дело у него было к Заруцкому и прочим думным боярам самозванца, которые теперь, когда поляки по большей части покинули Калугу, отправившись к королю под Смоленск, и правили той часть страны, что признавала власть самозванца.

Тот сидел на лавке за столом, где ещё недавно была еда, но сейчас остались только жирные пятна на скатерти. Не евший нормально несколько дней Бутурлин сглотнул слюну. Одет Заруцкий был прямо как польский дворянин, не так давно он бежал из Тушинского лагеря к ляхам, но после подался-таки в Калугу из-за разногласий с ними. Кто панам вроде Льва Сапеги или Жолкевского какой-то казачий атаман, плюнуть да растереть, а к такому обращению почувствовавший себя настоящим боярином Заруцкий привыкать не собирался. Однако одеваться на польский манер не перестал.

— Так говоришь побили Жолкевского под Клушином, — повторил Заруцкий, когда Бутурлин закончил говорить. — И крепко побили-то?

— Крепко, — уверенно заявил Бутурлин. — Удрал он к королю Жигимонту, хвост поджав.

— От это добре, — хлопнул себя по колену боярин-атаман. — Дюже добре! И Скопин молодой идёт самого короля воевать?

— Подкрепление от царя получит и пойдёт, — кивнул Бутурлин.

— И мыслишь ты побьёт он короля? — спросил Заруцкий.

— Может и побить, коли в поле с гусарами справился, — ответил Бутурлин. — Хотя и тяжко то было. Сам я дрался с ними, и едино милостью божьей жив да ран серьёзных не получил.

— Зато конями добрыми разжился, — заметил Заруцкий.

— А как без трофея из такой драки выходить, — усмехнулся Бутурлин. — Я кровь проливал, так мне и награда за то положена.

— От Васьки-вора, московского царька, — прищурился Заруцкий.

— От воеводы Михаила Ивачына Скопина. — Бутурлин намерено опустил вторую половину фамилии князя. — Он мне тех аргамаков после битвы жаловал.

— Так он вернейший пёс царька Васьки, — обрезал его Заруцкий.

— Оно может и так, — не стал спорить Бутурлин, — да так ли важно то. Теперь я истинному царю служить желаю. Не в поражении в победе ушёл я от лжецаря к подлинному.

— То добре, — кивнул Заруцкий, — коли и правда так, и нет у тебя камня за пазухой. Но к моим казакам тебе идти не след, не примут они тебя. Иди на двор к боярину Трубецкому. Я ему слово скажу с верным человеком, и он тебя к делу приставит.

— Благодарствую, боярин, — сказал ему в ответ Бутурлин. — Верой и правдой отслужу царю истинному да Отчизне.

— Уж послужи, — снова кивнул ему Заруцкий, — как следует послужи, и царь да мы, присные его, тебя не забудем. А ляхам, что в городе и особливо Ивану Сапеге про поражение Жолкевского не говори, не след.

— Не скажу, — заверил его Бутурлин, и боярин отпустил его.

До стрелецкого двора, где проживал князь Трубецкой, собственно командовавший стрельцами в войске самозванца, Бутурлина проводили знакомые казаки. Правда, держались они уже без прежней подозрительности, болтали о пустяках, свистели при виде красивых девиц, в общем вели себя как казаки в союзном городе.

У ворот слободы дежурили сразу четверо стрельцов. Двое с бердышами, а пара с забитыми пищалями и распаленными фитилями, обмотанными вокруг запястий. Увидав казаков, стрельцы тут же принялись раздувать фитили, видимо, просто на всякий случай.

— О, гляди, Граня, — узнав его прозвище, старший из казаков называл Бутурлина только так, — в портки наклали, как нас увидали.

Казаки его заржали не хуже коней, стрельцы же напряглись, однако ничего говорить в ответ не стали. Казаки явно нарывались на драку, а караульным на эти провокации поддаваться нельзя, чем казаки и пользовались. И откровенно потешались над ними.

— К кому? — поняв, что уходить Бутурлин не собирается, спросил у него старший караула.

— От боярина Заруцкого к князю Трубецкому, — доложился Бутурлин, — с вестью важной.

— Звать как? — задал следующий вопрос стрелец, глядя мрачно исподлобья, как будто к бою готовился.

— Бутурлин Василий, прозваньем Граня, — ответил Бутурлин.

Видимо, весть от Заруцкого опередила его, потому что Бутурлина без дальнейших расспросов пропустили. А вот на казаков нацелились бердыши и стволы пищалей, ясно давая понять, что им здесь не рады.

— Не больно-то и хотелось, — выдал на прощание старший из казаков и они направились в сторону торга.

Бутурлина же проводили на двор князя Трубецкого, самый большой в слободе. Стрельцов здесь оказалось довольно много. Одни занимались своими делами, чинили сапоги, поправляли сабли, насаживали лезвия бердышей на ратовища, иные возились с пищальными замками или шлифовали фитили. Были и те, кто под началом десятников отрабатывали приёмы обращения с теми же бердышами да оружием огневого боя. В общем, слобода жила своей размеренной жизнью. И только сторожа на входе наводили на нехорошие мысли. Кстати, эти стрельцы вовсе не походили на тех расхристанных, что сторожили городские ворота, и вот об этом Бутурлин спросил у сопровождавших.

— Так то городовые, — отмахнулся старший. — Им в поход ежели что не идти. Они не под князем ходят, а вроде как сами по себе, приказу не подчиняются. На воротах только мзду собирают с проезжающих да на торгу по лоткам шустрят, а никто их не укоротит.

— Иные с самого утречка пьяные, — добавил другой. — Не в церкву идут первым делом, а в кабак.

Он казалось хотел сплюнуть под ноги да не решился при старшом.

— А чего вы им укорот не дадите? — спросил Бутурлин у стрельцов.

— Приказа не было, — пожал плечами старший. — Вот даст князь приказ враз угомоним их, да и казаков заодно.

Дом князя Трубецкого больше походил на подготовленную к осаде крепость. Все окна закрыты ставнями, а на входе во двор дежурят пара стрельцов. Оба с забитыми пищалями да зажжёнными фитилями. Правда, эти не стали раздувать их, сразу пропустили Бутурлина в покои князя.

Трубецкой сидел за столом, однако тот явно не был обеденным. На нём лежали какие-то бумаги, исписанные скорописью, к которым Бутурлин предпочёл не приглядываться. Его тут и так за лазутчика считали, и доказать свою верность «истинному царю» ещё придётся.