Время перемен - Владимир Владимирович Голубев
[7] Морея – историческая провинция на полуострове Пелопоннес и прилегающий островах на территории современной Греции.
[8] Шапсуги – в прошлом одно из крупнейших адыгских племён, проживающее на побережье Чёрного моря, в районе Туапсе и Сочи.
[9] Абадзехи – в прошлом одно из крупных адыгских племён, проживающее в горной местности между шапсугами и Кавказским хребтом.
[10] Келеш-бей Шервашидзе (1747–1808) – владетельный князь Абхазии с 1780 года.
[11] Гонсевский Александр (1575–1639) – польско-литовский аристократ, военный и государственный деятель, один из руководителей польского похода на Москву в Смутное время.
[12] Кстовское – современный город Кстово.
[13] Казна (казённик) – задняя часть ствола огнестрельного оружия.
[14] Баташёв Андрей Родионович (1724–1799) – крупный русский промышленник, один из знаменитых братьев Баташёвых.
Глава 8
Турция возмутилась моим путешествием по югу России, посчитав это откровенной наглостью – дескать, не следовало мне демонстрировать свои успехи на бывших турецких землях. Стамбул кипел, дервиши призывали начать священную войну, а янычары целиком поддерживали такое намерение. Англия и Франция подливали масла в огонь, обещая всяческую помощь, а Пруссия и Швеция клялись непременно вступить в таком случае в войну.
У Абдул-Гамида не было шансов отказаться от нападения на нас, да и, откровенно говоря, и желания такого не наблюдалось. Он мечтал войти в пантеон Османов наравне с Баязидом Молниеносным[1], ну или Сулейманом Великолепным[2], но пока он потерпел унизительнейшее поражение от русских войск в прошлой войне и потерял огромные земли, империя едва не рухнула, но желание-то никуда не пропало.
Великим визирем был назначен Гази Хасан-паша[3], по прозвищу Алжирец, знаменитый адмирал, который железной рукой восстанавливал власть султана в Северной Африке. И новый визирь принялся очень быстро готовить войну. Английские и французские офицеры волками смотрели друг на друга, но обучали турецких солдат тактике. Пушек в Османскую империю ввезли просто невообразимое количество, а европейские инструкторы муштровали местных артиллеристов-топчи так, что те начали роптать.
Засилье гяуров[4] невероятно раздражало природных турок – долго это продолжаться не могли, иначе вскоре бы этих советников просто начали бы резать, причём при полном внутреннем согласии в обществе. Наш посланник Булгаков[5] указывал на неминуемость войны, которую он не в силах был предотвратить, так что оставалось только к ней готовиться.
Однако война всё равно началась достаточно неожиданно. Ещё Новый год я отмечал в компании шведского короля Густава, который прибыл в Петербург, демонстрируя дружеское отношение, чтобы поздравить меня с переездом в новую Столицу. Он был весел, предупредителен и обещал остановить компанию по обвинению России и Дании в подготовке нападения на Швецию, которая разгорелась в газетах Стокгольма.
Казалось, что в этом году войны можно было избежать, а у нас есть ещё год, а может и несколько, на подготовку, но это была лишь дымовая завеса. В марте Высокая Порта потребовала от России отказаться от всех территорий, полученных по Варненскому миру. Конечно же, последовало наше заявление о невозможности подобного, и война была официально объявлена – Булгаков по старому турецкому обычаю переехал жить в Семибашенный замок[6], а Швеция обвинила нас в подготовке нападения уже против неё и также открыла военные действия. Пруссия объявила, что её со Швецией связывает секретный союз, и также встала в стан наших противников.
Дела явно были готовы зайти очень далеко, и даже объявление о союзе России со Священной Римской империей не остановило желание наших врагов начать войну. Мне точно было известно, что власть предержащая и в Османской империи, и в Пруссии, и в Швеции понимала, насколько усложняется для неё ситуация со вступлением в конфликт такого крупного и могущественного государства, но чудовищный механизм уже было не остановить. Война…
Турки двинули две огромные армии – одну к нашим границам, а вторую к владениям Габсбургов, пруссаки ударили по Польше, а шведский флот нацелился на Петербург.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
- Маша, не спорь, пожалуйста! Собирайся. Война же. Город вывозится весь, его сожгут, мы не можем дать туркам столь удобный лагерь для осады. – устало убеждал Карпухин раскрасневшуюся жену.
- Я прекрасно могу остаться и в цитадели, в нашей квартире! – упиралась та.
- Не надо, Машенька! Захочешь остаться ты, останутся и прочие жёны и дети офицеров, солдаты будут бурчать о своих, а коли семьи наши будут в опасности, то какая тут война, да и места мало… Ну мы же столько раз это обсуждали, Маша! Ты же офицерская жена, тебе же не привыкать! Давай собирайся, хорошая моя. Агриппине и Силуану помощь нужна, к тому же.
- Ох, Платоша! Сердце у меня неспокойно! – Мария Кондратьевна, села на стул и начала утирать слёзы, — Вот как подумаю, что ты здесь погибнешь! Что мне без тебя делать-то?
- Любушка моя! – присел рядом с ней бригадир, — Сам знаешь, детки у нас есть! Они о тебе в случае чего позаботятся, да и государь тебя в скудости не оставит.
- А без тебя-то мне как? – уже рыдала женщина.
- Не волнуйся, хорошая моя, не плачь. Негоже жене целого бригадира в слезах ходить! Чай не первый раз уже война на нашем веку. Всегда ты меня Машенька дожидалась, всегда я живой оставался. И сейчас всё хорошо будет! – он гладил свою жену по голове и спине, бормотал что-то успокаивающее и нежно улыбался.
Провожая взглядом обоз, увозящий его супругу и других женщин гарнизона, Карпухин с удивлением увидел среди провожающих свояка, отца Силуана.
- Силуан! Ты что здесь делаешь? Ты же уехать должен с Машей и Грипой?
- А я не поехал. Чего мне с бабами делать? – маленький попик горделиво воздел тощую пегую бородёнку и упёр руки в бока.
- Силуан! – взревел бригадир, заставив всех на площади обернуться, — Ты сдурел? Как ты их бросил одних! Мы же решили!
- Это ты, Платоша, сдурел! Ты и решил! – упёрся священник.
- Ну-ка быстро беги к обозу! – рычал Карпухин.
- Не стану! Я крепостной священник! Значит, моё дело в крепости быть.
- Я тебе приказываю!
- Ты мне, Платоша, не командир!
