Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий
[1] Текст листовки составлен из нескольких реальных прокламаций и брошюр партии эсеров: Красноярской группы ПСР, ЦК ПСР, Сибирского Союза ПСР.
[2]. Гордеев/Шейнин и сам не предполагал, насколько он ошибался в своих предположениях о Николае Вороновиче. В реальной истории, тот активно участвовал в Первой Мировой дослужился до ротмистра и… члена партии социалистов-революционеров. Будучи председателем Лужского Совета солдатских депутатов и со своими бойцами остановил шедшие на Петроград в начале марта эшелоны 68-го пехотного Бородинского полка 17-й пехотной дивизии, участвовал в подавлении Корниловского мятежа. Будучи командиром «зеленых» освобождал от деникинцев Сочи, Туапсе и его окрестности. Но большевиков не принял. Эмигрировал через Грузию в Европу. Но на данный момент времени — начало осени 1904 года Гордеев/Шейнин оказался прав — в этот момент Воронович до эсеровских идей еще не дозрел.
[3] Хорошо (фр.)
[4] Гордеев/Шейнин в запале разговора сам не заметил, как почти дословно повторил фразу Владимира Ильича Ульянова/Ленина «Революция в белых перчатках не делается». Впрочем, в этом мире Ильич эту фразу еще не сказал.
Глава 21
Мы отходим подальше от случайных ушей. Вот же ж… моя часть, я в ней командую, а приходится вот так — чуть ли не шарахаться от своих и играть в шпионские игры.
— Николя, прости, я опять не понимаю твою логику! — горячится Скоропадский.
— Паша, тише говори, — поправляю его я.
Он понижает голос.
— Почему мы медлим? Вот же он — агитатор. Мы его речи своими ушами слышали. Свидетелей полно… Надо брать, пока он нам весь эскадрон не разложил. Ты ж понимаешь, иногда хватает всего одной паршивой овцы!
— Не кипятись! Никто ему разлагать эскадрон не позволит, но брать его прямо сейчас — не лучший выход!
Глаза Скоропадского округляются.
— А какой выход — лучший? Может, ты гнева начальства опасаешься? Могу взять грех на душу: пристрелить в спину и свалить всё на японцев. Если мы никому не скажем, правда до начальства не дойдёт. Пусть родные считают его героем.
Он снова тянется к кобуре.
— Ну не так же радикально, — усмехаюсь я, хотя зерно истины в его предложении есть.
— Тогда как? — недоумевает Павел.
— Аккуратно, как хирург скальпелем вскрыть этот гнойник. Что-то мне подсказывает, Всяких не в одиночку действует. Он — звено в цепочке, и эту цепочку необходимо размотать до конца.
— И как далеко тянется эта цепочка?
— Как минимум, до Ляояна. Он же где-то брал прокламации, не тащил же с собой из России.
— Конечно, — кивает Скоропадский.
— Значит, тут кто-то есть от эсеров, — рассуждаю я. — Если мы его сейчас арестуем, спугнём сообщников. Вот соберём информации побольше, и уже тогда пойдём к специально обученным людям.
— То есть к жандармам? — уточняет Скоропадский.
— Да. Тем более их начальник — Сухоруков, выглядит толковым спецом и хватом. Своего точно не упустит.
— Допустим, сразу брать не станем, как ты говоришь. И что дальше? У тебя уже есть план? — бьёт копытом Павел.
— Планом это не назовёшь, скорее — намётки.
— Хоть что-то, — успокаивается будущий «гетьман» и тут же вспыхивает снова:
— Когда начнём действовать? Не хочу, чтобы эта политическая бацилла заразила здоровый организм нашего эскадрона.
Восхищённо присвистываю. Когда надо, Пал Петрович умеет красиво выражать свои мысли. Хоть уроки красноречия бери!
Не зря, видать, потом ударится в политику.
— Давно Всяких в городе не был?
Скоропадский смотрит на небо, словно там кто-то пишет невидимыми чернилами ответ.
— Да с того дня, как в эскадрон прибыл. Ты же так всех загрузил: ни одной свободной минуты.
— Отлично. Тогда придумай ему какое-нибудь дело в Ляояне. Найди любой повод, чтобы он поехал в город. Справку пусть отвезёт в штаб бригады.
— Зачем?
— Чтобы за ним проследить. Уверен, он обязательно попробует встретиться с кем-то из связных, а там останется лишь потянуть за ниточку и размотать весь клубочек.
— Николя, не знаю, как ты, а я этому ремеслу не учился. Моё дело бить врага на войне, а тут какие-то полицейские штучки… Слежка, бр! — брезгливо произносит Скоропадский, забыв, что пару минут назад был готов лично устроить покушение на нашего революционного агитатора.
— Это тоже война, Паша, — говорю я. — Только враг на сей раз другой, внутренний. Который только маскируется под своего, а сам делает всё, чтобы мы проиграли. И я вот не уверен, кто из них опасней: японцы или такие вот Всякие…
— Умом я тебя понимаю, а вот душой принять сложно, — кручинится Скоропадский.
— Не переживай. Следить за Всяких будем мы с Гиляровским. Надеюсь, Владимир Алексеевич не откажет мне в милости.
— А я? — напрягается он.
— А ты останешься в лавке… в смысле, в эскадроне, — поправляюсь я. — За старшего. Ну, а я пока займусь поиском штатской одежды. Не хочу лишний раз привлекать внимание своими погонами.
Конечно, можно было бы следить и в форме: русских офицеров в Ляояне, как грязи, но в гражданке как-то спокойней.
Разговор с Владимиром Алексеевичем состоялся вечером этого же дня.
Мы пьём чай вприкуску у меня в кабинете. Я наблюдаю за тем, как ловко журналист колет твёрдый как камень сахар.
— Сдаётся мне, щипцы вам ни к чему. Могли бы и голыми руками, — улыбаюсь я.
— Не было б инструмента, можно было бы и руками, — степенно отвечает он.
Гиляровский уже в курсе, зачем я его позвал. И не скажу, что преисполнен энтузиазма.
— Николай Михалыч, а может, взять и поговорить с этим вольнопером. Предупредить, чтоб, значит, завязывал со своей агитацией…
— Полагаете, он нас послушается? — хмыкаю я.
Собеседник вздыхает.
— Не уверен. Эсеры — народ упёртый. Хоть кол на голове теши.
— Вот и я так думаю. Разговоры тут всё одно, что мёртвому припарка. Не поможет. Агитировать солдат он не перестанет, разве что будет поосторожней.
— И всё-таки… Не так уж они неправы в своих прокламациях. Много бардака творится на матушке Руси…
— А когда ж его меньше было?
— Не знаю, — пожимает плечами Гиляровский. — На моей памяти всегда хватало… Ну, так может в этом и смысл — передать власть в другие руки? Не всякие перемены ведут к плохому…
Он в какой-то мере симпатизирует революционерам, это чувствуется. Кому, как не настоящему журналисту, видны все пороки и язвы страны и общества.
— Согласен, — киваю я.
— Вот видите!
— Рано радуетесь, Владимир Алексеевич! Действительно, я за реформы. Если их не проводить, рано или поздно окажемся среди гнили и разложения. Только момент, как мне кажется, выбран не самый удачный.
— Война?
— Война, — подтверждаю я. — Любой, кто сейчас ведёт подпольную агитацию — враг и России и народа. Даже если у него самые благие намерения. Вот победим, и тогда будет видно.
— А победим? — пристально смотрит на меня Гиляровский.
В реальной истории мы проиграли. Но тут у нас появился шанс исправить ситуацию. И я буду держаться за него до конца.
— Без всяких сомнений. Россия обречена на победу!
— Мне б вашу веру, — задумчиво произносит он. — Знаете, я с самых первых дней не испытывал шапкозакидательных настроений, а дни, проведённые на фронте, только укрепили во мнении: война будет тяжёлой. Противник у нас непростой.
И, как всегда, нет надёжных союзников, мысленно добавляю про себя. Вслух это я, конечно, не озвучиваю.
Почти вся Европа сейчас злорадно наблюдает за схваткой «колосса на глиняных ногах» с молодым, натасканным на кровь, наглым хищником. Причём, нашему врагу не только симпатизируют, ему помогают.
Сто двадцать лет пройдёт, и ничего не изменится…
На месте Европы точно должен быть большой котлован. Ну, может пусть Сербия остаётся. Само собой с Косово внутри.
— Владимир Алексеевич, наша задача, на текущий момент, разоблачить тех, кто ставит армии палки в колёса. Генералы и адмиралы — не наш уровень, но вот некоторые «революционеры» нам по зубам.
