Гридень 7. Завоеватель - Денис Старый
Людей подначивали, обстановка накаливалась с каждым новым глотком хмельного. В поведении толпы важно было создать обстановку, когда возникает чувство вседозволенности. И все к этому шло.
— Пошли! — скомандовал сотник Чурило и следом за ним отправилось шесть десятков бойцов.
Эти воины шли споро, как единая группа, подразделение. Набранные не так давно и сведенные в единый отряд лишь месяц назад, тут только десятники знали, кто они и за кого готовы умирать. И только Чурило с двумя другими сотниками понимал, что именно происходит и какова конечная цель всего этого действа.
Чурило был десятником в сотне Стояна. Именно Братство и готовило уже как два месяца сегодняшние события. Были проведены расчеты, учтены многие факторы. Мало того, так и заговор самих новгородцев вполне себе существовал на самых верхах. Так что оставалось ситуацию только чуточку подстегнуть в нужном направлении.
А потом… Чуриле, как и Жиру и Душиле. Им не нравилось, что нужно было сделать после. Они жертвовали людьми, теми воинами, которые могли бы стать братьями и воевать на стороне Братства. Но… лес рубят, щепки летят. Придется бросать в топку людей, иначе следы происходящего могут привести к Братству. Впрочем, новгородцы начинали все больше вести себя так, что Чуриле можно было бы вовсе оставаться в стороне.
Вечевая площадь была битком набита людьми. Рядом с ней стояли бочки с медом, там же раздавали серебряные куны, с людей брали обещание, что они будут стоять за то, чтобы сопротивляться городу Славграду и Киеву вместе с тем. Звучали призывы к тому, чтобы обратиться за помощью шведов. Но последнее не находило отклика, не становилось популярным в толпе. Ну и пусть. Призывы же по факту обращения к иноземцам имели место быть, значит в будущем и в этом можно обвинять новгородцев, что они клятву верности нарушили и иноземцев привлекать хотят.
— Да как же так, народ новгородский? Да можно ли клятвы свои нарушать, да еще и столь скоро? — пытался увещевать людей наместник великого князя в Новгороде Мстислав Ростиславович.
— А ты кто нам? — выкрикнули из толпы.
— Я наместник, — отвечал Мстислав, явно растерявшийся при виде толпы.
— То-то, не князь ты, — последовал новый выкрик.
Он прекрасно знал, какие господствуют мнения у людей и что с него придут спрашивать. Мало того, так даже часть его личной дружины колебалась. Мало кому по нраву пришлось то, что Новгород в одночасье лишился своей воли. По факту, так этот город все равно оставался самым вольным из всех русских городов, может еще Псков только был таким же. Но новгородцам, вкусившим истинную, как они были уверены, вольницу, предложенного великим князем было мало.
— Уйти князь, не хотим тебя! — выкрикнул один провокатор.
— А что, православные, и не хотим! Не хотим жить под Киевом да еще с данью на шее сидеть! Не будем кормить Киев, накормим своих детей! — другой провокатор выдал заготовку.
— Миряне, давайте говорить, а не кричать слова красные, — призвал всех собравшихся к порядку архиепископ Нифонт.
— А ты сам продался. Мы тебя выбрали, а ты на коленях пополз вымаливать себе благочинье, — прозвучала очередная провокация.
Все, дальше нужно было помолчать и дать толпе поверить, что все решения — это их собственные, что каждый новгородец думает так, как кричит толпа.
— Кто скажет? — закричали мужи у постамента, на котором стоял князь-наместник Мстислав Ростиславович.
Чурило напрягся. Нельзя никому из его людей выходить на сцену и вещать, пусть даже и получилось бы призвать людей к решительным действиям. Всех уважаемых людей в городе знали в лицо. Пусть в Новгороде и демократия, за которую сейчас готовы многие биться, но очередь высказаться какому простолюдину может и не дойти. Сперва свое слово говорят «господа».
— Пусть Станигост скажет! Его слово слышать хотим! — кричали из толпы.
Чурило улыбнулся. Именно этот знатный новгородский купец был лидером в заговоре «семи родов» — именно так можно было бы обозвать бунтавщиков. Семь знатнейших купеческих родов объединились и лелеяли надежду, что может наступить время, когда они вновь войдут в силу и станут диктовать условия всему Новгороду. Так что этот купчишка не упустит своего и скажет так, как и сам Чурило не смог бы.
— Вы готовы на коленях стоять и просить для своих детей хлеба? Готовы ли к тому, что в Новгород уже следующим летом не приедут немцы и не раскупят все наши товары? А ко всему этому еще и выход был назначен Новгороду, когда с каждого новгородца по гривне нужно собрать и Киеву отдать. Разве же я хочу войны ради смертей? Я хочу справедливости ради жизни. И если нужда станет взять оружие в руки, то я сделаю это и постою за свою и вашу волю… — вещал Станигост.
Не все присутствующие успевали понять смысл фраз образованного и умеющего говорить купца Станигоста, но общий посыл был понятен. Новгород вставал на путь войны.
— Знаю я, что отобрали у нас городки в Перьми, что приносили Новгороду серебро. Вчера были вестовые с такими новостями. Ночью же, в предрассветный час, кто-то напал на этих вестовых и нынче и не ясно где они. Может это сделали люди киевского князя, что нынче в городе господами себя считают? Нас отрезают от Востока, градом новым в устье Западной Двины, нас отрезают от моря и от Запада. А что мы? Как телки молчать должны? — распылялся купец Станигост, зажигая толпу.
— Опомнитесь, люди! — кричал Мстислав Ростиславович.
— Бей великокняжеских прихвостней! Айда на склады Братства! — кричали в толпе люди Чурило и других тайных агентов Братства в Новгороде.
Теперь польется кровь, будут разграблены склады и Братство сильно пострадает. Чурило еще должен был хоть что-нибудь поджечь на Немецком дворе, попытаться вбить клин между европейцами и новгородцами. Что бы не стало с Новгородом, он сейчас становился менее всего привлекательным для торговцев, которые скорее отправятся в Славград следующим летом, или даже раньше туда прибудут.
А еще великому князю Изяславу нужно будет быстро и жестко реагировать на то, что уже происходит и что должно было произойти. Две сотни стражи от великого князя нужно вырезать под чистую, тогда точно Изяслав придет мстить.
Что же касается складов Братства, то там сейчас лишь немного товаров. Но нельзя было не
