Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута
За это надо сестрицу благодарить. И ту добродетельную даму, которая стараниями Алексея Михайловича, а может, и Карпа Евстратовича мило побеседовала сперва с Татьяной, а после и с суровым господином, что устроил нам экзамен. Чую, без этой беседы нас бы и в первый не приняли.
— А ты хотел в первый? Над нами и так смеяться будут.
— Будут, — согласился Метелька. — А ещё… я тут слыхал… ну… так-то… побегал, поспрошал… про школу там, про жуков…
— Каких жуков?
А если не сильно давить на перо, то выходит. Пальцы, правда, занемели, но я ж упёртый. Чтоб вас… я вон в прошлом мире выжил, выбился в люди, в этом тоже, а теперь спасую перед какой-то грамматикой?
— Майских. Так их называют.[16] Ну, тех, которые… учатся. Чтоб…
Метелькино перо дёрнулось и продрало мягкую страницу.
Интересно, может, если бумагу взять получше, поплотнее, то и чернила не будут так расползаться? Хотя тетради тут стандартные.
— И чего говорят?
— Всякое, — Метелька отложил перо и рукой затряс. — Вроде как такая… ну, розгами там точно не секут.
Не хватало.
Я как-то даже не думал о таком. А теперь подумал и тьма прямо заклубилась внутри. Это… я такого не допущу.
— И так-то бают, что и на горох не ставят…[17]
— Хорошо же. Нет?
— Ну да… только… — он явно замялся, не зная, как сказать.
— Метелька, вот не финти…
Последнее слово я выписывал особенно тщательно.
— Там почти все благородные ныне. Раньше-то да, народу всякого было. Кто мог платить, тот и учился. Хотя да, дорого…[18] но если способный и прилежный, то могли и так взять, — Метелька поглядел на меня, на свою тетрадь и, вздохнувши, с видом мученика, который смиренно готов принять свою долю, ткнул пером в чернильницу. — Вот… а ныне там, почитай, или купечество из первых, или благородные.
А мы ни то, ни другое.
И как-то да, кажется, начинаю понимать, чего он опасается.
— Вроде как учат хорошо. Учителя незлобливые так-то… с одним из подготовишки[19] я крепко сошёлся…
Спрашивать, когда он успел, не буду. Бесполезно. Метелька просто успевал и всё тут.
— То хвалил, мол, даже линейкой по пальцам не бьют…
Алексей Михайлович, кажется, к вопросу моего образования подошёл со всей серьёзностью, явно осознав, что ни пороть, ни бить себя я не позволю. Да и школу стоило бы пожалеть.
— Его отец там учился. Ещё у Мая… так все со всеми ручкаются и дружат. Раньше. Но…
— Не веришь, что нас примут?
— А сам веришь?
Я задумался и покачал головой:
— Не знаю. Посмотрим. Чего уж наперёд гадать… и в конце концов, никто нас на самом деле не заставит. Будет тяжко? Бросим. И всё тут.
— Татьяна Ивановна расстроится. И Светочка тоже.
— Переживут. Дописывай вон и пойдём сдаваться.
Дверь была приоткрыта.
Светочка? Кто ещё. Она у нас вечно куда-то торопится, порхает бабочкой и на всякие бытовые мелочи, вроде дверей, она внимания не обращает.
Но на сей раз к счастью.
— Ты уверена, что не стоит сказать об этом? Например, Михаилу? — Светочкин голос раздаётся за мгновенье до того, как я касаюсь ручки. — Всё-таки ситуация… мне кажется, что не совсем однозначная…
— Не знаю.
Татьяна.
Сплетничают? И о чём? Наверное, я параноик, если замер. Я не собирался подслушивать. Просто вот… просто дверь открыта.
— Если его общество тебе неприятно, и ты прямо заявила об этом, а он не слышит, то… то это неправильно.
Так. И чьё общество?
— Всё… сложно.
Снова вздох.
И я окончательно убираю руку. А ещё отступаю на шаг. И на второй, чтобы, если что, сделать вид, будто только-только пришёл.
— У меня ощущение, что я не нашла подходящих слов, что просто мы поняли друг друга превратно. Кажется. Или я поняла? Дала повод считать, что у него есть надежда на нечто большее…
— Ты же говорила, что он женат.
Это кто?
Николя?
— Да, но его жена очень больна. Она почти при смерти.
— Бедная женщина…
— Он так говорил. И я верила. Но… Света, я не уверена, что у него вообще есть жена. И в целом… раньше он представлялся мне человеком тонким и понимающим. Знающим, что такое страдание. Способным… принять и сочувствовать. А потом… всё так быстро изменилось. Он исчез. И возник вновь. И его напор… при том понимаешь… мне не кажется, что он испытывает ко мне… скажем так, мужской интерес.
Нет, подслушивать, определённо, нехорошо, но очень и очень полезно.
— Если раньше мне представлялось, что… я интересна ему как женщина… то теперь я… ощущаю разницу.
— Да?
Я вот мысленно к вопросу присоединился, потому как лично я ни хренища не понял.
— Он говорит красивые слова, целует руки. Пытается вести себя, как когда-то, но при этом смотрит… вот даже не знаю, как описать. Будто я, конечно, очень ценна и интересна, но… но это не любовь!
Всё-таки понять женщину может только другая женщина.
— Николя ничего не говорит. И… но я по глазам вижу, что я ему нравлюсь.
Ага, значит, это не наш целитель.
Это хорошо.
И тут, со Светочкой, он, стало быть, Николя. Нет, я не против. Хотя узнать про него надо бы. Но тогда о ком сейчас речь? И надо ли мне слушать? Если сестрица догадается, что я тут стоял, она точно разобидится.
— А тут слов много, но вот… не знаю, как будто уже и не настоящие. Кроме того, Свет, сама подумай… я ещё когда написала ему письмо…
Вот и мне интересно, когда.
И главное, кому?
— И я знаю, что он его получил. Но не ответил. Просто исчез. А теперь вдруг появился. С цветами… и его внимание граничит с назойливостью.
— Может, ты разбила ему сердце? Тогда? В письме?
— Конечно. И оно срасталось почти три месяца, — с нескрываемым ехидством произнесла сестрица. — А когда срослось, он осознал, что всё-таки жить без меня не может.
— Как в романе…
— Именно, Свет. Как в романе. И признания его такие вот… книжные, романные напрочь. Ненастоящие! И я прямо сказала, что у меня нет к нему чувств. Нет и не появятся. В конечном итоге ситуация такова, что
