Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута
— Возможно, — Татьяна платок убрала и потрогала переносицу. — Я… я помню дверь. Она никогда не закрывалась. Наверное, дядя позволил сделать из кабинета переговорную… кажется. Не уверена. Запах помню. Дядя курил и носил в кармане баночку с монпансье. И они всё равно пахли табаком. Он сам…
Голос дрогнул.
— Я любила эту комнату. Шторы всегда задёрнуты. Не плотно, так, чтобы и не темно, и не светло. Шкафы. А на них, вместо книг, разные интересные штуки. Камни вот. И ещё альбом с сухими цветами. Как понимаю, это ботанический атлас. Дядя приносил цветы, оттуда, из-за кромки, а его жена зарисовывала. Дома… дома остались где-то их… а я вот забыла.
И такая растерянность.
— Она описывала их… растения оттуда… и как-то сказала, что давно пора издать справочник. Хотя бы семейный, чтобы детей учить. Подробный, с рисунками, описанием свойств и того, где растут… — пальцы опять коснулись виска.
— Тань…
— Нет. Это память. Просто память. Они как бусинки, получаются, воспоминания. Цепляются друг за друга. Потянешь за нитку и они вот, застучат, одно за другим, одно за… почему он не издал? Дед?
Думаю, потому что это было больно.
Он ведь даже обстановку в той части дома сохранил. И листы…
— Мы вернёмся, Тань, — я дотягиваюсь до холодной её руки, что безжизненно лежит на коленях. — И найдём. Если они есть, то ты вот и систематизируешь. А потом издадим.
— Дом ведь… там ведь…
— Ну да, там сияет. Посияет и развеется. Дом ведь уцелел снаружи? Так, может, и то, что внутри осталось. Свет на тени действует, а краски там, бумага — это ему безразлично. И вообще… вдруг оно там для других сияет и не пускает, а нас вот пустит? Мы же там как-то были, сидели, держались. Тёрн опять же выжил. Так что просто надо будет наведаться. К осени.
Подкормить растюшку, а заодно и разведать, что и к чему.
— Хочется верить. Я… я не собираюсь рыдать.
Сказано решительно.
И мы делаем вид, что поверили.
— Так вот… я часто играла в кабинете. Листала вот альбом. Или ещё кости были. Черепа разные. Мелкие… я забиралась под стол и играла.
Ну да, нормально. Кто куклами, кто черепами.
— А в тот раз отец пришёл. Его вызвали из лаборатории. Я так думаю, потому что от него нехорошо пахло. Каким-то дымом, — Татьяна сморщила нос и потрогала его, явно опасаясь, что тот снова закровит. — И ещё… да, пожалуй, той стороной. Теперь я знаю запах. А тогда он меня напугал. И я забилась под стол. И сидела. Он говорил…
— Мы слышали.
— Нет, не всё слышали. Сначала он сказал, что переписанных листов мало, что ему нужно взглянуть на книгу целиком. И что она вполне может оказаться фальшивкой. И поэтому не стоит относиться к ней, как к откровению, потому что наука оперирует фактами, а не чужими теориями. Тем более, когда они получены от источника, к которому доверия у него нет.
Теперь Татьяна говорила медленно, явно боясь упустить что-то важное.
— Потом он молчал. Наверное, слушал, что говорят… потом сказал, что Платон в очередной раз совершает обычную свою ошибку, пытаясь выстроить теорию на ненадёжном фундаменте. И потом уже сказал про эксперимент. И увидел меня.
— Разозлился?
— Нет. Скорее удивился. Попрощался. И на руках отнёс в детскую. Няньку ещё отругал за то, что не уследила. Говорил, что дом большой и далеко не безопасный для маленьких детей. Вот… Платон и Сократ…
— Ненастоящие имена, — я отстранился, сдерживая очередной зевок. — Скорее всего, псевдонимы.
— Зачем? Они ведь наверняка знали друг друга.
— Они — да… а вот кто-то третий мог и не знать.
Например, мы.
— Что ж… — Татьяна окончательно успокоилась, — в любом случае очевидно, что нужно искать кого-то, кто учился вместе с отцом…
— Или хотя бы в одно время, — Мишка поднялся. — И думаю, я знаю, с чего начать.
Умный, да?
Хотя… хоть кто-то знает, с чего начать…
Глава 15
Вне дома ученики обязаны быть всегда в одежде установленной формы, и положенные для них полукафтаны должны быть застёгнуты на все пуговицы. Ношение длинных волос, усов и бороды, а равно излишних украшений, как, например, колец, перстней и пр., а также тросточек, хлыстов, палок — воспрещается.
Уложение о гимназиях и прогимназиях [11]
Арифметика.
Ненавижу арифметику.
В лавке было 4 цыбика[12] чаю по 93 фунта в каждом, ценою по 4 рублей за фунт и 3 цыбика чаю по 84 фунта с двухрублевым чаем. Лавочник смешал весь чай и продал всю смесь по 3 руб. фунт. Сколько он получил убытка?[13]
Я чувствую себя тупым.
Заговоры?
Революция? Разбойники и тайная полиция? Всё это подождёт, пока я не решу положенную дюжину задач. И чтобы не возникло мысли отлынивать, Светочка устроилась напротив. Сидит, щеку подпёрла, смотрит на меня с сочувствием, которое изрядно бесит.
Да умею я задачи решать!
А что эта вот… просто тут пока допрёшь, чего спрашивают, мозг в узел завернётся. Кто такие эти цыбики? И на кой вообще чай смешивать? Это ж идиотом быть надо…
— Савушка, — следует взмах длиннющих ресниц. — Я могу объяснить, если что-то непонятно.
Не понятно, на кой я вообще с этой хренью маюсь.
И бесит.
Но я качаю головой. Успокоиться бы надо. Это не я. Это тело шалит. Подростковый период начался? Вполне возможно. Отсюда и это желание высказать Светочке, где я её видал вместе с арифметикой, и сбежать, громко хлопнув дверью.
Или просто учинить что-то такое, чтоб отцепились.
У нас же дел полно. А они… арифметика.
Так, Громов. Вдох. Выдох. И успокаиваемся. Тьма внутри зашевелилась. Она, между прочим, согласна, что цыбики — это совсем не то, что нам нужно. Правда, почему-то не предлагает Светочку сожрать, что уже хлеб.
— Да нет, — я вымучиваю улыбку. — Сейчас.
Стыдно.
Взрослый мужик, а с задачкой бодаюсь. Метелька, пристроившийся рядом, пыхтит, грызёт охвостье химического карандаша и косится на меня, этак, с надеждой.
— Сначала посчитаем, сколько бы он выручил
