Шапка Мономаха. Часть II (СИ) - Вязовский Алексей
Обряд службы часового Стенька выучил назубок. Оттого особо не волновался. А зря! Аккурат в полдень вышла на него большая группа странных людей. Все конные казаки, оружием обвешаны, а двое идут в серединочке на своих ногах – один в картузе простеньком, другой, важный весь из себя, в шляпе с пером. Беседы ведут, никого не замечая, и тот, кто пофасонистей, слушает внимательно и с уважением, что ему втолковывает мужик с бритым лицом.
— Пароль говори! – закричал бдительный часовой на головного всадника.
А тот и ухом не ведет. Знай себе напирает.
С Сенькой от страху неладно стало – как рунд встречать, их учили, а что делать, коли неизвестные на караул набредут да при оружии?
— Стой – убью! – выставил вперед штык.
У ефрейтора с испуга вышло тоненько, а один из казаков как кинется в его сторону.
— Кого убивать собрался? Царя нашего, Петра Федоровича?
Пименов сделал полшага назад, взвел курок, приложил приклад фузеи плотно к плечу. Палец лег на шишечку спускового крючка.
***
Громовые Ключи в Мытищах. По легенде, они отворились здесь после удара молнии, чему посвятил стих современник Пушкина, поэт Николай Языков:
Отобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим,
Боги сжалились над ним.
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева;
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол – и ключ кипучий
Покатился – пей, Москва!
Но пока что Москва из этого источника пила только по пути на богомолье. Для этого над колодезным срубом, из которого убегал энергичный ручеек, был построен деревянный навес, увенчанный крестом. Ни вóрота, ни журавля не было, ибо уровень воды был высок и можно было черпать воду, почти не наклоняясь. Даже кружка, прикованная цепью к срубу колодца, стояла для всех желающих.
Впрочем, у меня нашлась своя посуда, и я с удовольствием испил святой водицы. М-да… Действительно трудно не отметить изумительную чистоту и свежесть родниковой воды. Неудивительно, что Екатерина в прошлой истории повелела организовать здесь водозабор и построить водопровод до Москвы. Вот только сделано все было убого и безграмотно. Большая часть воды по пути терялась, и до города доходило только двенадцать процентов изначального количества. Кроме того, сама вода сильно меняла свой вкус, смешиваясь с грунтовыми водами по пути. И вообще история первого мытищинского водопровода – это история безудержного воровства бюджетных денег. Обошелся он казне (с учетом инфляции) в те же суммы, что и сравнимая по протяженности царскосельская железная дорога вместе со всем подвижным составом. Только «чугунка» через пять лет окупилась, а водопровод пришлось трижды капитально ремонтировать, а потом вообще строить заново.
Тем не менее, аналогичный водопровод я строить буду, и не только его. В Мытищах лежат огромные запасы превосходной высококачественной глины. Из этой глины, в частности, была построена первая московская канализация. И в агрессивной среде сточных вод продукция мытищинских кирпичных заводов показала себя безупречно. Так что для моих гигантских градостроительных планов сие место очень важно. Особенно тем, что топливо для этих заводов расположено рядышком. Неисчерпаемые местные торфяники будут прекрасной альтернативой привозным, а следовательно, дорогим дровам или углю.
А продукцию заводов удобно будет отвозить отсюда по железной дороге. Которую построят вместе в водопроводом и параллельно ему. Почему не баржами по Яузе? А потому что той Яузы в Мытищах кот наплакал. А когда водозабор перехватит местные ключи, речка эта вообще в ручей превратится. Так что узкоколейка без вариантов. Разумеется, на конной тяге поначалу.
Эта первая полноценная железная дорога легко перерастёт в общемосковскую систему конок, и кирпичи с будущих заводов – по ночам – могут быть доставлены почти непосредственно к стройкам. Это же выгодное дело. И держать его надо в казенном ведении с известной долей частного капитала.
Ночевали мы в Тайницом путевом дворце, в месте отдыха коронованных паломников весь послепетровский период. Вышли с рассветом. Зевающий англичанин перебрался в коляску, а я знай себе шагаю и думу разную думаю. Погруженный в заботы государевы, не заметил, как отмахал 30 верст. Лишь когда показался впереди военный лагерь, ровные, как по линеечке, ряды белых палаток, окруженные вытоптанными лугами, превращенными в плацы, понял, что здорово устал. Позвал Джорджа, чтобы обменяться впечатлениями и отвлечься от гудящих подрагивающих ног.
Граф Маккартни был поражен – и заметным даже издали порядком и чистотой в огромном скопище военных, и интенсивностью их тренировок, и даже поведением часового, наставившего на нас свое ружье.
— Коробицын, оставь его! Человек на посту – понимать нужно! – осадил я ретивого бодигарда. – Часовой! Вызывай старшего караула!
Как из-под земли выскочил дежурный офицер с побелевшим от напряжения лицом. Ожег грозным взглядом караульного, тут же опустившего фузею, и бросился ко мне с извинениями.
— Отставить! Начальника лагеря ко мне!
Пока капитан отдавал необходимые приказы, попытался разговорить часового, внимательно изучив его форму. Остался доволен – швеи в подмосковных деревнях, получив заказ, крой и нужные материалы, ударными темпами обшили мне два полка.
Караульный сперва не отвечал. Не от страха язык проглотил, а по Уставу.
— Я, как старший здесь командир, разрешаю тебе говорить. Кто таков?
— Сенька я Пименов, сын Петра. С Косого Брода, что в Самоцветных горах.
— С Урала – значит, крепкой породы. Хороший из тебя солдат выйдет. Глядишь, и в офицеры выйдешь. А и не выйдешь, все одно станешь прозываться Семеном Петровичем. Или ты Арсений?
— Так точно, Государь! Арсений и есть.
— Ну, служи дале, рядовой егерского полка Арсений Пименов!
Ко мне с докладом подскакал Адам Жолкевский, чей первый Оренбургский полк послужил донором для трех новых полков, растворившись в них без остатка. Сам Адам при этом получил звание бригадира, а его комбаты стали полковниками.
Рядом с ним гарцевал Зарубин, командир егерского легиона, включавшего пока два полка легкой пехоты нового строя и приданные им эскадроны кавалерии. Из уважения к поляку Чика вперед не полез. Ждал, пока Адам доложится.
— Ваше Императорское Величество, первый оренбургский полк и два мытищинских полка упражняются в захождении и развертывании в колонны. Прикажете прервать занятия?
— Нет, – покачал я головой, – но по окончании постройте полки, и я скажу солдатам речь.
— Слушаюсь, – отдал честь поляк, усвоивший наконец положения нового устава.
— Где твои орлы, Зарубин? – окликнул я командира егерей, побоявшись, что он лопнет от переполнявшего его нетерпения.
— На экзерциции перекатных цепей.
— Осваиваете мои указивки?
— Как есть, осваиваем, Государь. Ничего сложного.
— Это на плацу ничего сложного. А под огнем, да когда на тебя колонны врага прут…
— Дай Бог, скоро и в бою испытаем.
Я печально покачал головой. Прав, Чика: действительно скоро и действительно испытаем. Вот таких необстрелянных юнцов, как Сенька Пименов. Скольких из них недосчитаемся?
— Коня мне! Поедем взглянем на то, что у вас получилось. Сэр Джордж, вы с нами?
— Как я могу пропустить такое редкое зрелище!
До луга, где проходила тренировка, оказалось рукой подать. Открывшаяся картина англичанина поразила. Он даже в седле привстал, чтобы разглядеть все в подробностях. Батальоны в цепях тренировали отступление, перемещаясь в несколько линий. Первая, выдав холостой залп, разворачивалась и бежала занять позицию позади строя. Там же производила перезарядку. Вторая цепь повторяла действия первой. Следом – третья. Потом снова первая.
Не скажу, чтобы действовали они слаженно, несмотря на наличие на флангах опытных солдат-флигельманов. Спотыкались, теряли равнение, но все равно это было нечто новое для этого мира.
— В первый раз такое вижу! – признался граф.
