Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер
Гамалиэль оглянулся на Агиросиона, словно за поддержкой, спросил надменно:
– А что, вражда когда-то утихала?
Агиросион промолчал, а я ответил твердо:
– Даже я, простой смертный, по книгам и летописям это понял. А вы? Неужели толстокожее орков?
Агиросион покачал головой, не сводя с меня взгляда янтарных глаз.
– Не дерзи, – произнес он. – Мы не любим, когда нам дерзят. А вражда в самом деле утихала все больше и больше, сейчас припоминаю. А потом все началось снова.
– Когда это началось? – потребовал я.
Он наморщил лоб.
– Сразу и не вспомнить…
– Постарайтесь, – сказал я настойчиво. – Вас сталкивают лбами, как баранов, и вы это позволите? Вы, гордые ангелы?.. Никто, кроме Творца, не смеет руководить вами ни явно, ни тайно. Не так ли?
Гамалиэль фыркнул и отвернулся, Агиросион оглядел меня с иронией во взгляде.
– Что-то не то говоришь, – сказал он холодным тоном. – На этот раз вражда возникла не столько между Светлыми и Темными, как между ангелами и людьми. Верно?
– А вам это надо? – спросил я. – Зачем злить Творца? Ладно, зачем вызывать Его неудовольствие?.. Вроде бы уже наладилось. Вы постепенно начали замечать, что человек не такой уж и фекалий, постепенно умнеет, строит цивилизацию, как муравей… И Творцу, когда ваше мнение о человеке меняется к лучшему, весьма нравится ваше поумнение. Ладно-ладно, если не нравится такой неполиткорректный термин, то взросление, если хотите.
Он поморщился.
– Так и говори, что обеспокоен за людишек. Впрочем, я их тоже стал ненавидеть больше…
– Как долго? – спросил я.
– Что как долго?
– С какого времени? – спросил я настойчиво. – Когда вдруг снова ощутили прилив ненависти? Или просто недовольства?
Агиросион пожал плечами.
– Точно сказать не могу. Но где-то с тысячу лет. Или чуть меньше… но не намного.
Я быстро повернулся к третьему, что до сих пор не проронил ни слова.
– А вы, Бадаргун?
Бадаргун задвигался, ответил неожиданно тонким голосом, почти детским:
– А это важно? Тоже около тысячи лет. Нет, могу сказать точнее, лет восемьсот.
Я сказал громко:
– А вы все? Думайте-думайте! Вспоминайте! Это очень важно. Если и вы тоже, то тысячу или чуть меньше лет что-то произошло такое, что воспламенило вашу угасшую было ненависть к человеку.
Они смотрели на меня с патетическим изумлением, это существо еще и смеет им что-то указывать, потом покосились друг на друга, я видел, как у одного сдвинулись брови в грозном раздумье, у другого на идеально чистом лбу проступило подобие морщинки, что невероятно как для светлых и постоянных ясных ангелов, так и для темных.
Наконец Агиросион произнес ровным голосом:
– Человек всегда был отвратительным, из-за чего мы и подняли мятеж. Но потом мы как-то постепенно привыкли… Да у нас свое, у него свое. Перестали замечать. Однако…
– Ну-ну, – поторопил я. Вроде бы весь из огня, а засыпает на каждом слове, будто купается в жидком гелии. – Что однако?
Он поморщился.
– А потом я стал замечать, что человек… это такая мерзость, что вот так бы и смел его с лица земли. Отвратительное грязное животное!
– Когда это случилось? – спросил я быстро.
– Около тысячи лет тому, – ответил он с надлежащей надменностью. – Но какое это имеет значение…
Гамалиэль прервал:
– Смертный же сказал, что если у нас все так совпало, то и причина одна. Да, вот так, мы все разные, даже враги, но человека начали ненавидеть сильнее именно в одно время. Что-то в этом есть.
Я сказал почти радостно:
– Мы что-то нащупали, видите?.. Вы все согласились, что произошло нечто такое, что подействовало на вас. Такое… осмелюсь сказать, что бросило тень на человека!
Агиросион и Гамалиэль, выказывая, что они двое более сообразительные, переглянулись, а Бадаргун поинтересовался почти пищащим голосом:
– Что бросило?
– Осталось выяснить, – заявил я, но, увидев их вытянувшиеся лица, сказал поспешно: – Может быть, не придется сильно ломать головы.
– А как?
– Простым перебором, – объяснил я.
– И что это даст?
– Уберем все лишнее, – бодро сказал я. – А что останется… то и останется! Давайте искать сообща. Кто найдет первым, тому пряник!.. Надо же чем-то заняться, пока прибудут от небесного воинства.
Гамалиэль сказал резко:
– Я не буду искать с тварями, созданными из глины. Но сам… да, поищу.
Агиросион процедил с презрением:
– Я тоже не стану искать с этими мелкими и вероломными существами! Но постараюсь понять… или отыскать причину. Меня это несколько заинтересовало.
Красный огонь, что лениво лизал их ступни, иногда поднимаясь не выше колен, вспыхнул слепящеоранжевым, укрыл все три фигуры целиком, а когда разом опал до самой выжженной земли, там появилась еще одна, четвертая, я было решил, что это человек, слишком уж и одет по-людски, и фигура без всяких наворотов.
Он сразу заявил властным голосом, не терпящим возражений:
– Бадаргун, возвращайся.
Бадаргун спросил обеспокоенно:
– Что случилось?
– Вельзевул отзывает, – объяснил незнакомец. – Я побуду вместо тебя.
Бадаргун кивнул, мне послышалось в его тонком голосе великое облегчение:
– Конечно, Авриэль, конечно.
Авриэль не успел ответить, как Бадаргун наклонился и целиком ушел в низкое пламя. Авриэль быстро зыркнул в мою сторону, вышел из огня, даже из круга запекшейся от жара земли и приблизился ко мне.
Высокий, с быстро меняющимися чертами лица, словно в нем живет тысяча человек или, вернее, тысяча существ, он уставился в меня черными, как ночь, глазами.
– Так это и есть, – произнес он с насмешкой, – то смертное существо, что переполошило весь ад?
Я стиснул волю в кулак, нельзя давать сесть на себя, в ответ смерил его таким же откровенно оценивающим взглядом.
– Авриэль… Он же Самаэль… А где оставшиеся шесть крыльев?
Он бросил раздраженно:
– Это вы, смертные, выставляете все свои награды на обозрение.
– А вы, ангелы, – сказал я, – скромные… Ну да, слыхали. Кстати, приятно было зарезать Моисея?
Он если и понял, что я перешел в наступление, так у меня больше шансов в словесном поединке, то все же вынужденно ответил:
– Таков был приказ Всевышнего. Я не хотел убивать пророка, тот был еще крепок, хотя и немолод. Сам Моисей, страшась смерти, умолял Господа дать ему пожить еще хоть чуточку. Но Творец был неумолим. Напомнил, что ни один из рожденных в Египте не должен войти в землю обетованную, а он, Моисей, последний из них. И что жизнь его оборвется с последним лучом заходящего солнца. Моисей молился на горе, оттуда солнце видно дольше, я подошел сзади…
– Знаю-знаю, – прервал я, – твой нож был настолько остер, что Моисей даже не почувствовал. Слушай, а почему у тебя столько имен? Одни говорят, ты был ангелом-хранителем Исава, другие утверждают, ты отвечал за целостность Эдема… именно ты, пользуясь служебным положением смотрителя сада, совратил Еву, а потом по твоей подсказке Каин убил Авеля… Или все-таки это Азазель совратил Еву?
Он буркнул:
– Тебе это сейчас важно? Что вы за существа такие, вот-вот сгинете все, а такая чепуха интересует…
– Да просто интересно, – признался я. – Обычно ангелам двойственность не свойственна, как я понимаю. Но это ты удержал руку Авраама, когда тот замахнулся ножом на своего единственного сына, и в то же время ты князь демонов, ангел тьмы…
Он не слушал меня, всматривался в небо, а когда я умолк, сказал со злобным удовлетворением:
– Все-таки идут!.. Долго рассматривали нас, колебались. Ладно, я отбываю…
– Погоди, – крикнул я. – А переговоры?
Он покачал головой.
– Вон уже Вельзевул идет, он лучше справится… А я слишком зол. Будут провокации… особенно со стороны Гавриила, не стерплю.
Он чуть согнул ноги в коленях, словно намеревался мощно прыгнуть в небо, атавизм, улыбнулся криво, через мгновение на его месте лишь взвился легкий ветерок и тут же рассеялся.
Глава 14
Огромная фигура Вельзевула возникла за спинами Агиросиона и Гамалиэля, чудовищно опасный зверь с мощными рогами и тяжелой нижней челюстью, где наружу торчат клыки.
Я помахал ему рукой, он не ответил, следит, подняв голову, за разгорающимся в небе огнем немыслимой чистоты, который я уже определил как свет первого Дня Творения.
Первой там возникла вполне человеческая фигура, стремительно скользнула вниз, а на высоте в два-три десятка футов почти остановилась и начала опускаться медленно, торжественно и величаво.
Михаил, я узнал его сразу по блестящим золотым доспехам римского императора, воздел руки кверху в величественном жесте, словно держит в них незримый земной шар, и опускается медленно, торжественно и величаво.
Исполинские крылья по обе стороны взмахивают медленно, впечатляющие и внушающие оторопь. Он смотрел вверх, но по мере приближения к земле так же неспешно начал опускать голову, удостаивая взглядом все сущее и копошащееся там внизу.
