Тамо далеко (1941) (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит
— Корпус, равняйсь! Смирно! — вылез вперед дежурный офицер. — Напра-во! Шагом… марш!
Бумкнул барабан оркестрика, взвыли трубы и сотни две обескураженных мальчишек в возрасте от девяти до восемнадцати лет потопали в классы.
* * *Директор корпуса отложил рапорт полковника Чудинова и вопросительно уставился на врача. Доктор Заманов чуть подвинулся на стуле и коротко доложил:
— Физически кадет Сабуров полностью здоров, наблюдается некоторое торможение и дезориентация. Природу обмороков я пока объяснить не могу, требуется глубокое обследование, м-да…
— Боюсь, у нас нет на это ни времени, ни возможностей, — вклинился в паузу генерал.
— Именно так, Александр Григорьевич, именно так. К тому же, я не могу исключить появление рецидивов, м-да. Полагаю, что с точки зрения интересов корпуса необходимо кадета Сабурова отчислить.
Полковник Чудинов прикусил ус.
— Николай Алексеевич? — перевел на него взгляд Попов.
— Жаль терять способного кадета, — досадливо ответил воспитатель, — но, боюсь, иного выхода в сложившихся обстоятельствах у нас нет.
Генерал раскрыл лежащую на столе кожаную папку, вынул отпечатанный на машинке приказ и передал его для ознакомления полковнику и доктору. Как только лист вернулся на стол, генерал макнул перо в чернильницу и поставил на листе подпись, следом расписались и воспитатель с доктором.
— Пригласите Сабурова, — распорядился генерал, прокатывая бронзовый пресс-бювар по свежим чернилам.
Через несколько минут в дверь постучал дневальный и после разрешения впустил в кабинет молодого парня в больничном халате — среднего роста, хорошо сложенного, светловолосого и сероглазого, с немного выдающимся вперед подбородком и небольшой горбинкой на носу. Чудинов подавил вздох и уставился в угол.
— Ознакомьтесь, — передал вошедшему приказ директор корпуса.
Сабуров принял лист, прочитал, криво усмехнулся и протянул его обратно, даже не потрудившись встать ровно.
— Доктор Заманов не исключает повторных помрачений в будущем, — раздраженный неподобающим кадету поведением начал Попов. — Посему на основании врачебного решения, с сего дня вы из корпуса отчислены. Родительницу вашу мы уведомим в ближайшее время. Извольте сдать форму и выданное вам корпусное имущество.
И тут Сабуров удивил:
— Вот спасибо-то! Форму я сдам, а дальше что, ваш-дит-ство, в подштанниках в Белград добираться?
— Как вы смеете так говорить со старшим по званию! — взвился генерал.
А полковник Чудинов, замерев от изумления, наблюдал, как Владимир, вместо того, чтобы принять, как положено, строевую стойку, шагнул к столу.
— Согласно вашему же приказу, — тут Сабуров потыкал пальцем в лежащий на столе документ, — я отчислен и, следовательно, стал гражданским лицом. Потому вы мне более не старший по званию, а посторонний человек.
Корпусное начальство, все трое, даром что рты не открыло.
— С другой стороны, вы мне ничего не должны. Но мне очень любопытно, хватит ли у вас совести выставить меня за дверь в исподнем.
— Гм, — отмер Чудинов, — Александр Григорьевич, позвольте, я подберу кадету Сабурову штатскую одежду?
— Господину Сабурову, — неприязненно поправил его Попов. — Да, буду весьма признателен.
Генерал замолчал, переложил ручку, перелистнул страницу календаря, передвинул папку, но все-таки добавил:
— Сегодня мы отправляем часть имущества в Белград. Господин Сабуров может отправиться с обозом. Николай Алексеевич, проследите. Честь имею.
Бывший кадет несколько даже ернически поклонился, и вышел без четкого поворота кругом и строевого шага.
* * *С Чудиновым я простился с грустью — воспитатель всегда привечал толкового кадета и сейчас не скрывал разочарования таким поворотом судьбы. Впрочем, на словах он обошелся только приличествующими формулами вежливости, но зато постарался устроить мой отъезд в Белград с наибольшими удобствами.
Он собрал мне по знакомым подходящую одежду — брюки, рубашку, пиджак, даже галстук. В Белград отправляли три телеги, груженые увязанными тюками с вещевого склада корпуса и, похоже, именно из них Чудинов и добыл мне крепкие ботинки и старую шинельку. Отвоевавший Мировую и Гражданскую полковник твердо знал, что на войне надо беречь людей, а не барахло. Да и чисто формально, имущество, как и предписано, ехало в Белград — только не в качестве груза, а на мне. Чудинов же назначил меня «помощником возчика» и перекрестил на дорогу. Я от души поблагодарил его и ей-богу, обнял бы, но это слишком вызывающе.
Обнял же я Сергея и велел на рожон не лезть, а коли начнется заваруха — лучше добраться до матери. Малой все-таки не удержался и смахнул рукавом предательскую влагу с глаз.
В Дубовац мы дотрюхали к вечеру, а утром, после ночевки, под сообщения о всеобщей мобилизации, собрались дальше.
— Завтра заночуем в Баваниште, — определил маршрут старший над небольшим караваном, — а там и до Белграда.
— По мосту? — подал я голос.
— По мосту, по мосту.
— Не стоит, дядя Йован.
Возчик фыркнул прямо как лошадь.
— Ишь ты, умный какой… Что же нам прикажешь, на ковинском пароме болтаться?
— На ковинском или каком другом, неважно.
— С чего это вдруг? — влез в разговор второй серб.
— С того, дяденьки, что немец паром, может, и пропустит, а вот мост в Белграде бомбить будет обязательно.
Мужики переглянулись и общеславянским жестом зачесали в затылках, сдвинув на лоб барашковые шубары.
— Ну, — порешил Йован, — нам дорога всяко через Ковин, тамо увидим.
Пока ехали, зарядил мокрый дождь со снегом, но дважды в просветах над нами проходили эскадрильи немецких бомбардировщиков. При их виде идея не ехать через мост в Белграде овладела массами и стала материальной силой. Йован, несмотря на изрядную и растущую толпу, ожидавшую переправы, размахивал бумагами корпуса и орал, что везет «военный груз». Сербский полицейский влез в пару тюков, нашел там шинели и форму и пропустил нас на паром.
Дунай у Ковина широченный, с километр, наверное. Пока отходили от берега, дождь припустил снова и все, кто сумел забраться на тарахтящую движком баржу, жались друг к другу, укрывались под телегами и пытались спасти хоть крохи тепла от гулявшего над рекой ветра. Меня пробирало уже с утра, заложило нос, а на середине реки вообще начался кашель — еще не хватало простыть и заболеть.
Я как мог укутался в шинель и вжался в тюки, разглядывая пассажиров.
Вот трое полицейских, охраняющих паром. Вот возчики вроде наших, вот лощеный шофер у автомобиля большой шишки или богача. Вот семья с тремя дочками тревожно поглядывает на небо. Вот крестьяне с мешками…
Еще не беженцы, но война уже довлеет над ними — новости и слухи пересказывают совсем не мирные… В Далмации наступают итальянцы, хорваты не желают воевать, немцы вовсю бомбят Белград и вроде бы разнесли в щепки королевский дворец…
Мокрый снег понемногу прекратился, ветер затих и между туч даже показалось солнце, люди заулыбались. Я же зашелся кашлем и мрачно думал, что радоваться еще рано — чем лучше погода, тем выше шанс налета.
До южного берега оставалось всего метров сто, а то и меньше, когда из разрывов облаков на западе вынырнули самолеты с характерными лапами шасси и не менее характерным переломом крыла. Ну вот, накаркал… Оставалось надеяться, что «юнкерсы» отбомбились по Белграду, возвращаются пустыми и мы им неинтересны
Однако, хрен.
Головная «штука» завалилась на крыло и с полуразворота, завывая сиреной, нацелилась на паром, ее маневр повторила вся эскадрилья.
В голове как компьютер включился — до берега нам шкандыбать минуты три, лаптежники до нас доберутся минуты за две…
— Эй, готовьтесь прыгать в воду! — крикнул я, скинул шинельку, и полез поближе к леерам парома, борясь с приступом кашля.
На меня смотрели с недоумением — но только до того момента, как рядом рухнула первая бомба.
Столб воды взметнулся ввысь и обдал палубу.
