Лекарь Империи 4 - Сергей Витальевич Карелин
— Уверен, — твердо ответил я. — Но чтобы подтвердить это документально, нужно будет сделать контрольный анализ суточной мочи на метанефрины. Не раньше, чем через неделю, когда организм полностью очистится от остаточных катехоламинов.
Мы еще немного поговорили о медицинских деталях, обсуждая нюансы ведения пациентов после подобных вмешательств. Затем Артем громко зевнул.
— Ладно, я спать. Завтра большой день, нужно быть в форме.
— И я. Спокойной ночи.
Он ушел в одну из спален, а я еще на минуту задержался в гостиной.
Я смотрел на огни вечернего города за панорамным окном, но думал не о них. Завтрашний день действительно обещал быть интересным. И дело было не только в бароне, но и в его загадочной, недосказанной просьбе.
* * *
Кабинет главы Владимирского отделения Гильдии Целителей был обставлен с подчеркнутой, давящей солидностью. Все здесь говорило о незыблемости власти и традиций.
За столом, в массивном кожаном кресле, сидел сам хозяин кабинета, Магистр Аркадий Платонович Журавлев — мужчина с проницательными, никогда не улыбающимися глазами. Напротив него расположились Павел Андреевич Демидов и Илларион Вессимирович Харламов.
— Итак, господа, — Журавлев сцепил короткие, пухлые пальцы в замок. — У нас проблема. И имя у этой проблемы — Илья Разумовский.
Журавлев мысленно поморщился.
Он планировал сделать этого талантливого мальчишку своим личным, ручным гением. Его успехи должны были стать успехами Журавлева, укрепить его власть и влияние в Гильдии.
Он хотел вырастить его, направить, а потом, в нужный момент, предъявить столице как свое главное достижение.
— Мальчишка спас барона фон Штальберга, — пожал плечами практичный Демидов. — По-моему, это не проблема, а триумф.
— Триумф, который нам не нужен! — Журавлев повысил голос, ударив ладонью по столу. — Ты не понимаешь, Павел! Скоро вся Москва будет знать о чудо-лекаре из Мурома! У барона язык без костей и серьезные связи в столице. Он уже наверняка раструбил всем, как провинциальный Подмастерье спас его там, где столичные Магистры оказались бессильны! И это внимание, этот яркий свет, неминуемо упадет на нас!
— И что в этом плохого? — искренне не понял Демидов. — Наоборот, это же престиж для нашего отделения.
— Плохо то, что внимание Москвы нам не нужно! — рявкнул Журавлев. — У нас здесь тихий, устоявшийся мир! Свои порядки, свое хрупкое равновесие, свое тонкое понимание с местной знатью. А этот выскочка, этот неконтролируемый фактор, может разрушить все одним своим существованием!
— Но вы же сами хотели его приблизить, Аркадий Платонович, — удивился Демидов. — Сами вызывали из Мурома.
— Хотел! Приблизить к себе! А не к барону и московским интриганам! — Журавлев едва сдерживал ярость. — Я хотел, чтобы его лавры стали нашими! А теперь получается, что мы здесь и ни при чем! Он — гений, а мы — просто статисты, которые стояли рядом. Если Москва про него узнает, нам эту славу себе уже никак не пришить. Он становится самостоятельной фигурой.
Харламов, который до этого молча сидел с каменным лицом, наконец подал голос.
— Аркадий Платонович прав. И мне, откровенно говоря, совершенно не нравится, что какой-то провинциал провел уникальную операцию в МОЕЙ больнице, командуя МОИМИ людьми. Это подрывает мой авторитет.
Журавлев мысленно усмехнулся. Хорошо. Уязвленная гордость Харламова — лучший союзник в таких делах.
— Вот именно, — он с удовлетворением откинулся в кресле. — Нужно что-то предпринять. Осторожно, разумеется. Барон сейчас на нем буквально помешан. Любое прямое действие против Разумовского вызовет гнев фон Штальберга.
— Может, просто предложить ему постоянное место здесь? — предложил Демидов. — Дадим хорошую должность, зарплату. Будет работать под нашим контролем.
— Не примет, — устало покачал головой Харламов. — Я вижу его насквозь. Упрямый, принципиальный, себе на уме. Таких не купишь должностью или деньгами.
— Тогда будем действовать иначе, — на губах Журавлева появилась загадочная, хищная улыбка.
Если человека нельзя купить, его нужно поставить в такие условия, где он сам придет и попросит о помощи. Или сломается. Нужно лишь найти его слабое место и аккуратно, незаметно надавить. Осторожно, конечно. Барон сейчас на нем помешан. Но барон не вечен. А Гильдия — вечна.
* * *
Телефонный звонок вырвал меня из тяжелого, неглубокого сна ровно в семь утра. Я протянул руку к тумбочке, нащупал аппарат и, не открывая глаз, принял вызов. На экране высветилось — Вероника.
— Алло?
— Илья! Наконец-то! — в трубке звучало такое искреннее облегчение, что я тут же окончательно проснулся. — Сутки от тебя ни слуху ни духу! Я уже думала, с тобой что-то случилось!
— Прости, телефон сел, а потом экстренная операция, и…
— Знаю-знаю! — перебила она, и в ее голосе послышались нотки гордости. — Вся больница только об этом и говорит! Как тебя среди ночи на черных джипах увезли, потому что барон фон Штальберг лично потребовал, чтобы оперировал только ты! Шаповалов сегодня на утренней пятиминутке всем рассказывает, какой ты герой!
Я невольно улыбнулся. Шаповалов в своем репертуаре. Создает легенду, чтобы и себе очков прибавить. Что ж, это мне только на руку.
— Преувеличивает, как всегда. Обычная операция.
— Ага, обычная! Феохромоцитому с неконтролируемым кризом удалил! Мне Артем уже успел в двух словах рассказать, пока ты спал. Я ему первому дозвонилась. Даже Кобрук на планерке обмолвилась, что ты молодец и гордость нашей больницы.
— Как у тебя дела? Смена спокойная была? — я перевел разговор в привычное, рабочее русло.
— Да как обычно, — вздохнула она. — Пара пьяных драк, один гипертонический криз у бабушки, которая забыла выпить свои таблетки, да дед с тяжелейшим желудочным кровотечением. Но ничего я справляюсь.
— Рад слышать. Хорошо, что у тебя все идет своим чередом.
— Когда вернешься?— спросила она, сменив тему.
— Через пару дней, думаю. Нужно проследить за самым критическим послеоперационным периодом.
— Понятно, — в ее голосе проскользнуло легкое разочарование. — Ну, береги себя там. И… я скучаю.
Последние два слова она произнесла совсем тихо, почти шепотом, и от них по телу разлилось неожиданное тепло.
— Я тоже. Скоро увидимся.
Я закончил разговор и еще несколько минут постоял у окна, глядя на залитый утренним солнцем город. Среди всей этой круговерти из операций на грани жизни и смерти,
