Москва - Дмитрий Николаевич Дашко
– К глубокому сожалению, Дарья Ивановна не была верна супругу, а Игнат всегда отличался вспыльчивым нравом. Он узнал об изменах супруги, разозлился и решился на такое.
– Чтобы закопать жену живьём, нужен определённый склад характера. Не каждый на это способен.
– Я же сказал вам, что Игнат всегда отличался вспыльчивостью, он несколько раз совершал необдуманные поступки. Если честно, держался на службе просто чудом… Я как раз подыскивал ему замену, когда всё произошло, – вылил на меня новую порцию откровений Майоров.
– И у вас есть доказательства, что это он – убийца?
– Искать доказательства – ваша прямая обязанность, – напомнил Майоров. – Но со своей стороны мы можем передать вам материалы нашего внутреннего расследования. Там есть показания свидетелей, которые отмечали, что в последнее время Евстафьев ходил сам не свой и несколько раз вслух высказывал угрозы в адрес супруги. Как минимум, мотив и возможность у вас имеются. Остальное – вопрос времени и вашего желания оперативно раскрыть убийство. Как видите, ГПУ ничего не скрывает и готово к сотрудничеству.
– Правильно я вас понял, что никто не будет возражать, если Евстафьев будет официально обвинён в убийстве своей жены, и дело будет закрыто в связи с самоубийством главного подозреваемого? – спросил я, глядя в глаза собеседника.
– Правильно, – улыбнулся он. – Вы – умный человек, товарищ Быстров, и мы с вами друг друга поняли.
Предложения чекиста было недвусмысленным. Похоже, смерть Евстафьевых могла разворошить такое осиное гнездо, что контора решила срочно рубить все концы – даже с учётом репутационных потерь. Сдаётся мне, я опять влип в какую-то неприятную историю.
Если пойду навстречу Майорову, конечно, в рекордные сроки «раскрою» преступление и наверняка получу в перспективе от ГПУ некоторые бонусы. То бишь и грудь в крестах, и голова не в кустах, а где ей быть полагается. Даже заманчиво.
А если заартачусь, то…
– Не поняли, – покачал головой я.
– Почему? – удивился чекист.
– Хотя бы потому, что у меня эта версия вызывает сомнение.
– То есть вы не собираетесь закрывать дело?
– Не собираюсь, пока не найду настоящих виновных! – твёрдо объявил я.
У него на скулах заиграли желваки, а пальцы снова сжались в два огромных кулака.
«Ими бы орехи колоть или гвозди забивать», – подумал я про себя.
– Вы хорошо подумали?
– Очень хорошо!
– Жаль, – наконец, выдавил Майоров. – Очень жаль, товарищ Быстров. Я думал, мы с вами найдём общий язык.
– Я тоже, – кивнул я.
– Тогда мне нечего больше добавить к моим словам. Вечером курьер доставит вам материалы служебного расследования. Ничего секретного в них не будет, так что можете ими пользоваться в интересах следствия. Больше не держу вас, товарищ Быстров, – Он подписал пропуск и отвернулся, всем видом показывая, что потерял ко мне интерес.
Понимая, что ничего больше здесь не добьюсь, я взял пропуск и направился к выходу.
– И да! – остановил меня он. – Если передумаете, звоните.
– Не передумаю.
– Ваше право, – слишком легко согласился чекист.
Дверь за моей спиной захлопнулась.
Я вернулся на Петровку, вошёл в кабинет.
В нём, после отъезда наших, было непривычно пусто и тихо.
Эх, как не хватает сейчас дружеского совета Максимыча и помощи ребят! И один, конечно, в поле воин, но сейчас явно не тот случай…
Если бы не тот странный голос в трубке, я бы, пожалуй, согласился с Майоровым, но теперь обратного пути у меня нет.
Надо съездить на место убийства Евстафьевой, покрутиться, поспрашивать народ. Вдруг кто-то что-то видел…
К ГПУ меня на пушечный выстрел не подпустят – это как пить дать, а там тоже могут знать кое-что интересное. Будь Максимыч здесь, попросил бы его задействовать связи, вплоть до Дзержинского, а сам я пока что пешка на этой шахматной доске.
В дверь тихо поскреблись.
– Входите, – сказал я.
В кабинет робкой мышкой прокрался хорошо известный мне господин Гельман. Вот уж кого я ожидал увидеть меньше всего.
– Наум Израилевич? – удивился я. – Вас вроде в больницу отвезли… Неужели поправились?
– Пришлось, – признался он. – Деловому человеку нельзя болеть. Особенно если он хочет остаться на свободе.
В руках у него был парусиновый портфель из тех, с какими сейчас ходила половина Москвы.
– Садитесь, Наум Израилевич, – предложил я.
– Благодарю вас.
Гельман сел напротив меня. Его пальцы нервно барабанили по портфелю, а глаза избегали смотреть в мою сторону. Так ведёт себя нашкодивший человек.
– С чем пожаловали? – продолжил я, внимательно рассматривая нежданного визитёра.
– С деловым разговором, товарищ Быстров.
– Вот как? – хмыкнул я. – И на какую тему вы желаете со мной поговорить?
Наум Израилевич воровато оглянулся и, убедившись, что я один в кабинете, положил портфель на столешницу передо мной.
Я продолжал наблюдать за его действиями.
– Я навёл о вас справки, товарищ Быстров. Москва – город большой, но слухи о людях вашего полёта расходятся стремительно. Говорят, вы очень хорошо себя проявили в Рудановске, о вас даже писала центральная пресса. Я, к сожалению, пропустил статью в «Правде», но даже если половина из того, что в ней сказано, правда, вы – достойный человек.
– Допустим, – не вдаваясь в детали, сказал я.
– Я понял, что вы всё доводите до конца. И если уж мне довелось, к несчастью, оказаться у вас на заметке, добром для меня это не кончится. Вы обязательно посадите меня, а я этого, признаюсь вам как на духу, не хочу…
– Вполне понятное человеческое желание, – согласился я, разглядывая собеседника. – Тюрьма есть тюрьма, ничего хорошего в ней нет. Но, как говорили древние римляне: закон суров, но это закон.
– Да, да… – часто закивал Гельман. – Законы соблюдать нужно. Это долг каждого гражданина.
– Рад видеть, что вы это понимаете, – улыбнулся я.
– Но что скажет закон, если я… как бы это сказать… стану на его сторону, что ли? – туманно произнёс Наум Израилевич.
– Зависит от того, что вы понимаете под этим. – С моих губ по-прежнему не сходила улыбка, однако я напряжённо следил за поведением Гельмана, и оно не нравилось мне всё сильнее.
– Дело в том, что по роду моих занятий я был вынужден вращаться в самых разных кругах, и далеко не все из них законопослушны. Скажу больше: я сталкивался с такими людьми, по которым давно плачет верёвка. До сих пор поражаюсь, почему милиция не смогла найти их и не призвала к ответу?! – риторически провозгласил он, возводя глаза к потолку.
– Другими словами, вы хотите сдать мне некоторых преступников, чтобы самому избежать уголовной ответственности? – помог ему сформулировать я.
– Вы так это сказали – лучше не придумаешь! – восхитился Наум Израилевич и
