Корсары Николая Первого - Михеев Михаил Александрович
Пренебрежительное отношение к врагу и убежденность в том, что инициатива при маневрировании всегда принадлежит англичанам, – весьма пагубные характеристики для любого офицера. Сейчас это сыграло с Омманни злую шутку. Отворачивая, он встал носом к ветру. Совсем ненадолго, но этого хватило, чтобы скорость фрегата скатилась до совсем уж несерьезных полутора узлов. И прежде, чем он смог исправить ситуацию, идущая под всеми парами «Миранда» оказалась рядом.
Обмена залпами избежать не удалось, и корпус шлюпа загудел от проламывающих обшивку ядер. Вопли раненых, густой сочный мат, команды – все это смешалось в сплошную какофонию, густо приправленную пороховым дымом и запахом крови. Какие повреждения от ответного огня получил шлюп, было не видно, да и не влияло это уже ни на что. Русские применили еще один тактический прием, совершенно выпадающий из их обычного образа действий, и вновь удивили врага.
Так уж получилось, что последнюю сотню лет тактика русских строилась в основном на артиллерии. Абордажи были редки и являлись, скорее, исключением из правил. Это в уже ставшие легендарными времена Петра Великого, когда флот выглядел больше посаженной на корабли пехотой, абордаж был в чести. Тогда и впрямь творили чудеса, ухитряясь с обычных баркасов захватывать шведские корабли и с никогда не видевшими моря командами устраивать дерзкие рейды. Однако впоследствии все изменилось. Дерзость никуда не делась, но к ним добавились мастерство и расчет. Теперь над морем властвовали пушки.
Есть ли смысл удивляться, что никто не ожидал от мальчишки-мичмана действий в духе лихих корсаров прошлого? Встать борт о борт, дать залп и сразу же намертво сцепиться в абордажной схватке – такого уже давненько никто себе не позволял. Особенно учитывая, что и морская пехота, и обычные матросы на борту английских военных кораблей опытные, хваткие головорезы, сами готовые взять на абордаж кого угодно. В принципе, этим они занимались не раз – и потому не сообразили, что из охотника мгновенно превратились в добычу. А через секунду на них с ревом обрушилась толпа здоровенных русских мужиков, готовых отомстить и за погибших товарищей, и за только что пережитый страх. Тесную палубу фрегата мгновенно затопила толчея рукопашной схватки.
Британцы не были трусами. Они превосходили русских, по сути, ополченцев подготовкой и вооружением. Наконец, их было попросту больше, но на стороне мичмана оставалось преимущество внезапности. И, заставив противника увязнуть в свалке, он звучно шлепнул по столу последним козырем. Пока британцы вытесняли со своей палубы абордажников «Миранды», с кормы фрегата подошла «Санта-Изабель». И, не теряя времени, сцепилась с врагом.
Расклады поменялись мгновенно. Теперь численность была на стороне русских, и уже британцев, несмотря на их отчаянное сопротивление, оттеснили вначале от бортов, а потом на нос корабля. Они еще сражались, но то была уже агония и, когда какой-то помор ударом приклада отправил в беспамятство английского капитана, воля к победе окончательно покинула экипаж фрегата. Александр, воспользовавшись короткой паузой, крикнул, предлагая британцам жизнь. Его поняли все, и враги, и свои – для русских в портовых городах вроде Архангельска владеть двумя-тремя языками не достижение. Бой сам собой остановился, и англичане, быстро переговорив между собой, начали бросать оружие.
Вот и все. Мичман вытер пот со лба и устало сел на бухту лежащего тут же пенькового каната. Все, они победили. Теперь можно не волноваться. Он даже не понял, кто сунул ему в дрожащую руку бутылку с каким-то вонючим пойлом. Немного позже Верховцеву сказали, что это был ром, настоящий, ямайский, но сейчас он высосал содержимое, не чувствуя вкуса, и отправил опустевший сосуд за борт. Как ни странно, выпивка помогла – в голове не то чтобы прояснилось, но мысли перестали скакать подобно бешеному кузнечику. А через несколько минут вернулось и восприятие окружающей действительности, оказавшейся вполне неплохой.
Ни один из кораблей не получил серьезных повреждений. Больше всего досталось «Миранде», но это и неудивительно – бортовой залп фрегата в упор еще никому не добавлял здоровья. Пробоины в надводной части борта выглядели страшно, однако серьезной угрозы пока не представляли. В шторм, разумеется, это может стать проблемой, но уже стучали топоры – плотники заделывали пробоины досками. До Архангельска этого хватит, а там есть все, что нужно для нормального ремонта.
Фрегат получил хорошую плюху, но все же залп из немногочисленных и далеко не самых мощных орудий лишь незначительно повредил обшивку. «Санта-Изабель» и вовсе не пострадала, царапины, полученные в момент абордажа, не в счет.
Куда хуже пришлось людям. Убитыми и ранеными экипажи русских кораблей потеряли больше половины личного состава. Победа досталась им дорогой ценой, но мичман понимал, что иного с набранными с бору по сосенке, непривычными к абордажу командами сложно было ожидать. Скорее уж, потери выглядели сравнительно небольшими, хотя, конечно, получившие в грудь порцию свинца или абордажной саблей по голове с этим вряд ли бы согласились.
Что же, мертвое – мертвым, живое – живым. Погибших аккуратно складывали вдоль борта, не деля на своих и чужих. В монастыре погибших отпоют и предадут тела земле. Раненым в меру сил оказывали помощь, но здесь, конечно, вначале своим. Впрочем, на фрегате тоже нашелся врач, и работал он сейчас не покладая рук. Можно надеяться, что смертей много не будет, хотя, конечно, кто-нибудь наверняка умрет. Слишком от многого врачи лечить пока не умеют.
К своему удивлению и, чего уж там, радости, Александр узнал, что никто из пришедших с ним в Архангельск не погиб. Раненые были, но не тяжелые, да и не всем досталось. Видимо, опыт сказался – у кого-то из них один, у кого-то два, а у многих и три абордажа за спиной.
Да уж, наверное, и впрямь опыт. Александр в бою за спины не прятался – и что? Офицер – приоритетная цель для любого врага, но мичман не получил ни царапины. Или вон Диего. Боцман первым бросился с высокого борта «Санта-Изабель» на палубу английского фрегата. Первым, рыча, врубился в толпу врагов. И что? Царапина на предплечье? Это даже не смешно. Сейчас Диего ходил по «Эвридике», осматривая трофей, и ругался под нос, что научили испанцы островитян строить корабли на свою голову – а сейчас те деградировали так, что какую бы лоханку на воду ни спустили – все равно корыто получается[42].
С остальными членами экипажа было примерно то же самое. И это радовало – костяк экипажей сохранился, остальное наживное. Как говорится, были бы кости – а мясо нарастет. Но пока что требовалось закончить начатое – база англичан в горле Белого моря должна быть уничтожена.
Вышли к острову Сосновец они только на следующий день. Долго провозились с ранеными, провели мелкий ремонт, да и командам надо было дать отдых. Но ранним утром подняли паруса – и часа через три уже имели счастье лицезреть сию частичку территории Российской империи, временно оккупированную британцами. Впрочем, счастье в данном случае было весьма относительным. Ибо частичка эта была из тех, про которые говорят «ни уму, ни сердцу».
Больше всего Сосновец напоминал каменный прыщ, незнамо с какими целями выперший со дна моря. Камни и мох, ни единого деревца. Еще куча угля и палатки, в которых разместились несколько британских солдат, оставленных этот импровизированный угольный склад охранять. В принципе, это были единственные достопримечательности Сосновца, достойные внимания. Неудивительно, что ими и занялись в первую очередь.
Меньше всего британцы на острове ожидали, что так хорошо знакомый им фрегат поприветствует остров картечным залпом. Наверняка ведь уверены были – Омманней победил и сейчас ведет за собой трофеи. На самом деле британский капитан лежал под замком в каюте и мучился острыми приступами мигрени, пронизывающими его голову при каждом неловком движении. Правда, русский флаг над «Эвридикой» Александр приказал пока не поднимать, да и над русскими кораблями они не развевались. Не стоило настораживать врага. Конечно, на острове англичан всего-то человек двадцать, но выковыривать их из-за камней, служащих неплохим естественным укрытием, и терять при этом людей не хотелось.
