По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Прихромал Петро, ведя троих с паровоза.
— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался Максим.
— Видали и поздоровее, — буркнул самый старший по возрасту, с обвисшими седыми усами. Максим уже видел его в окне паровоза, когда состав подходил к мосту.
— Что так? — участливо поинтересовался Максим. — Нешто болеете?
— Пока бог миловал, — сказал седоусый. — Да как бы не заболеть до смерти. А у нас дети. Их кормить надо.
— У меня детей нет, Михалыч, — сказал молодой парень. Видимо, помощник. — За себя говори.
Третий — худой жилистый мужик под сорок, весь перепачканный угольной пылью, помалкивал.
Ясно. Седоусый, он же Михалыч, — машинист. Молодой — помощник. Угольный — кочегар.
— Спокойно, товарищи, — сказал Максим. — Мы — советские партизаны, и опасаться вам совершенно нечего. Это даже не ограбление. Всё по законам военного времени. Мы забираем у врага продовольствие, обмундирование и другие припасы. Возражений, надеюсь, нет?
— Ты главный, тебе решать, — сказал кочегар.
Ага, не такой и молчаливый, значит.
— Это правда, — сказал Максим. — Поэтому моё решение будет такое. Когда мы закончим, те, кто захочет, могут вернуться домой. В Белокоровичи или откуда вы.
— А кто не захочет? — спросил молодой помощник машиниста.
— Кто не захочет, может присоединиться к нашему партизанскому отряду, — сказал Максим. — Голодать и мёрзнуть точно не будете, — он посмотрел на выезжающие из леса первые подводы. — А главное — получите оружие и сможете бить врага. Что ещё нужно мужчине, чтобы чувствовать себя мужчиной?
Глава четырнадцатая
Семерых немцев — всех, кроме раненого — Максим поставил на разгрузку вагонов. Их командир, фельдфебель, попытался, было, артачиться, но Максим достал люгер, приставил его к голове немца и сказал:
— Свобода выбора — священное и неотъемлемое право каждого человека. Поэтому выбирай. Или ты сейчас же становишься на разгрузку и будешь работать очень хорошо, или я пущу тебе пулю в лоб. Даю на раздумье пять секунд. Пять, четыре, три…
— Согласен, — быстро сказал фельдфебель. — Буду работать.
— Правильный выбор, — кивнул Максим. — Всех касается. Приступайте. Чем быстрее закончите, тем быстрее освободитесь.
— Вы сказали — освободитесь? — спросил ефрейтор Хорст Кёппель.
— Да. Я намерен освободить тех, кто будет работать хорошо. Уйдёте живыми. Без оружия, разумеется, но — живыми. Определять, кто работает хорошо, а кто только делает вид, буду я. И учтите, бежать бесполезно. Во-первых, вокруг лес на много километров. Русский лес, дремучий и беспощадный. А во-вторых, пуля быстрее любого из вас. Всё ясно?
— Яволь, — нестройным хором ответили немцы.
К двум часам дня вагоны опустели.
Семеро немцев работали, как черти в аду — чётко, слажено, быстро, без перекуров. В какой-то момент к ним присоединился даже раненый Ханс Шварценбек, перетаскивая не слишком тяжёлые и объёмные грузы одной рукой.
Подвод, которые собрали по окрестным сёлам (каждому, кто согласился, было обещан щедрый продовольственный паёк), не хватило. То, что не поместилось на подводы, сгрузили на поляне, чтобы забрать позже.
Улов оказался богатый. Вагоны с немецкой тщательностью и аккуратностью были загружены под завязку. Ни комендант, ни ефрейтор не соврали: мешки с мукой, крупами, картошкой, сахаром и яблоками. Пятилитровые бутыли с растительным маслом. Коробки с консервами, колбасой, шоколадом, чаем, кофе, какао, сигаретами и сигарами. Бочки и канистры с керосином и бензином. Ящики с вином и шнапсом. Обмундирование, включая сапоги, ботинки и шинели.
Да, всё немецкое, но кому какое дело? Впереди осенние холода и дожди. Следом — зима. Русская, между прочим. Конечно, хилая немецкая шинель от морозов не спасёт, но это лучше, чем ничего.
Максим, работая вместе со всеми, думал о том, как быстро человек привыкает к новым обстоятельствам. Ещё несколько дней назад он, житель конца двадцать первого века, не знал ни в чём недостатка.
Потому что общество, в котором он жил, обладало мощной материально-технической базой, способной быстро, качественно и сравнительно недорого произвести всё необходимое.
Начиная от продуктов питания и заканчивая жильём.
Причём с избытком.
Любой советский человек мог всё это приобрести за те деньги, которые зарабатывал своим трудом. Без кредитной банковской кабалы или долгих лет суровой экономии ради накопления необходимой суммы.
И вот теперь он с радостью бедняка, на которого свалилось неожиданное богатство, таскает мешки с коробками и мысленно подсчитывает, на сколько этого хватит его товарищам-партизанам. Да, здесь, в 1941-м году, во время войны, под немецкой оккупацией, продукты питания, одежда и всё остальное были самым настоящим богатством. Единственным, что имело ценность. Потому что от их наличия или отсутствия напрямую зависела жизнь и смерть человека.
Порадовали и медикаменты. Кроме бинтов, марли в разной упаковке и жгутов, здесь были коробки с аспирином в алюминиевых футлярчиках; мазь от ожогов и обморожения; глазная мазь; настойка валерианы в стеклянных флаконах; таблетки под названием Cardiazol, которые Максим определил, как сердечные (тоже в алюминиевых футлярчиках); йод; салициловая мазь; слабительное; чистый медицинский спирт. А также мазь от комаров, пластырь и булавки. Нашлась даже коробка с ампулами морфия и шприцы.
Оружия и боеприпасов в вагонах не было. Зато обнаружился неожиданный подарок — два ящика 200 граммовых тротиловых шашек Sprengkoerper 28 и капсюли-детонаторы к ним.
Кроме того партизанам досталось семь винтовок маузер, один автомат MP-40, один пулемёт MG-34, один пистолет Walther P38, патроны к ним, шестнадцать ручных гранат и несколько ножей в ножнах.
Когда всё было закончено, Максим приказал облить вагоны и паровоз бензином и поджечь.
— Да как же… — растерянно сказал машинист Михалыч. — Я на этом паровозе пятнадцать лет считай, он мне как родной!
— Он сейчас немцам служит, Михалыч, — напомнил ему помощник.
— Да знаю я, — вздохнул машинист, стащил с головы засаленную кепку и швырнул её на землю. — Эх, сгорел сарай — гори и хата. Поджигай!
Обезоруженных немцев Максим отправил обратно в Белокоровичи:
— Меньше двадцати километров. К вечеру дойдёте.
— Нас отдадут под трибунал, — буркнул фельдфебель. — За то, что не оказали сопротивления.
— Надеюсь, вы не думаете, что я по этому поводу буду сильно грустить? — сказал Максим. — Хотя, подождите, вы подали мне мысль.
Он достал блокнот и, используя ящики с продовольствием в качестве стола и стульев, набросал по-русски записку: «Сообщаю, что продовольствие, снаряжение и медикаменты, направлявшиеся в распоряжение 62-й пехотной дивизии вермахта, были захвачены группой советских партизан. Охрана — отделение немецких солдат — оставлена в живых из гуманных соображений. Не пытайтесь нас искать — в русских лесах вы найдёте только свою гибель. Без уважения, младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Свят».
— По прозвищу Святой, — сказал Моисей Яковлевич, который как-то незаметно оказался рядом.
— Что?
— Раз уж вы решили играть в Робин Гуда, то следует записку подписать не только именем, но и прозвищем. Немцы сентиментальны и любят всякую мистику. Прозвище Святой должно их впечатлить.
— А что, — подумав, согласился Максим. — Так и сделаем.
«По прозвищу Святой» — добавил он, сложил записку и отдал фельдфебелю:
— Вот, передайте вашему начальству. А на словах добавьте, что я рассчитываю на их благоразумие, и никто из гражданского населения не пострадает. В противном случае обещаю большие проблемы.
— Яволь, — ответил фельдфебель и спрятал записку в нагрудный карман.
Когда немцы скрылись за дымом от горящих вагонов, к Максиму, сидевшему в задумчивости на ящике, подошёл Шило. Огляделся по сторонам, присел рядом.
— Есть предложение, — сказал тихо.
— Слушаю.
