По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Сорок секунд, больше не нужно.
Отсчёт пошёл.
За минуту взрослый человек, мужчина, делает в среднем от девяносто до ста двадцати шагов. Берём сто. Сорок секунд — шестьдесят шесть — шестьдесят семь шагов. Или пятьдесят два метра. Чуть больше половины футбольного поля. Нормально.
Как всегда в сверхрежиме время тянулось медленно. Привычное щебетание птиц в утреннем лесу превратилось в какие-то фантастические звуки, издаваемые неведомыми и, возможно, опасными существами.
Резко обогатились и усилились запахи.
Стали ярче цвета.
Максим знал, что кому-то это нравится, но сам не особо любил состояние сверхрежима, понимая, что организм платит за повышенную скорость реакции, передвижения и обострённые чувства повышенным же износом.
Ладно, куда деваться. Вся жизнь — сплошной износ. Хочешь не изнашиваться — лежи на печи и плюй в потолок (хе-хе, каждому времени свои словесные обороты). Да и это не поможет. Явятся какие-нибудь калики перехожие и поднимут молодца на дела трудные, опасные. А не явятся, так ещё хуже — пройдёт жизнь без интереса, огонька и пользы. Словно и не было. Нет, уж лучше повышенный износ. Aliis inserviendo consumor, как говорили древние римляне. Светя другим, сгораю сам.
Какие только мысли не лезут в голову, когда лежишь вот так в сверхрежиме на крыше древнего вагона в августе одна тысяча девятьсот сорок первого года…
Семь… шесть…пять… четыре… три… две… одна…ноль.
Пора.
Одним прыжком из положения лёжа Максим перелетел на платформу.
Приземлился мягко, по-кошачьи, выпрямился. Ещё в полёте успел оценить обстановку.
Четверо немцев.
Один за пулемётом.
Второй — фельдфебель — стоит к нему спиной. Чиркнул спичкой, прикуривая.
Третий рядом с первым оперся спиной об мешки с песком, смотрит в сторону леса.
Четвёртый чуть дальше, стоит лицом к Максиму и пока ещё ничего не понял.
Хочешь убить — бей в горло, учил когда-то Максима инструктор по рукопашному бою. Хочешь вырубить — бей точно в подбородок. Но лучше тоже в горло. Потому что подбородок — это кость, и можно повредить пальцы, а горло мягкое. Главное — регулировать силу удара.
Первый — тому немцу, который стоял лицом к Максиму. Левой.
Второй — фельдфебелю (прикурить он так и не успел). Правой.
Затем шаг назад и удар в горло пулемётчику. Снова левой.
Четвёртый немец только начал поворачивать голову, почуяв что-то неладное, и тут же свалился на пол платформы. Правой в горло.
На всё про всё чуть меньше двух секунд. А главное, всё прошло почти беззвучно. Хрип. Мягкий звук падения тела. Всё.
Максим прислушался.
Звук шагов Шварцебека и Кёппеля, которые пошли в обход состава, отдалился. А вот шаги Рана и Майера, посланных к голове поезда, приближались.
Вот уже совсем близко.
Остановились.
— Господин фельдфебель? Там сосна упала поперёк путей, надо…
Максим перемахнул через мешки с песком, лежащие по краям платформы.
Оба солдата так и не поняли, что случилось. Мелькнула какая-то размытая тень, а затем резкой парализующей болью перехватило горло — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только что двое крепких немецких парней, вооружённых, прошедших с победами половину Европы и готовых по приказу фюрера идти хоть на край света, стояли на своих ногах, обутых в добротные солдатские сапоги из крепкой коровьей кожи на двойной подошве (сорок гвоздей в каждой, мать его!), и вот уже оба валяются бездвижными тушками под откосом Богом забытой русской лесной железной дороги, и встанут ли снова никто пока не знает.
Кажется, не убил, подумал Максим. Но очнутся не скоро. Теперь…
Грохнул выстрел.
— Ах ты, курва! — раздался крик где-то за вагонами, по другую сторону путей.
Снова выстрел, и снова крик. На этот раз — боли. Топот ног. Звуки ударов. Чьё-то сопение. Густой мат. Третий выстрел. Ещё один звук удара.
— Хенде хох! Хенде хох, гад! Вот так, молодец.
Стихло.
Максим запрыгнул на платформу, выглянул.
Двое солдат — Шварценбек и Кёппель сидели на земле. Один тянул вверх обе руки. Второй одну. Над ними с нависли Шило и Стёпка, готовые открыть огонь в любой момент.
— Что там? — крикнул Максим.
— Один ранен! — крикнул в ответ Шило.
— Тащите их сюда!
— Встать! — скомандовал по-русски Шило и недвусмысленно повёл стволом автомата.
Немцы поднялись.
— Лос! — скомандовал Шило по-немецки.
Вчера, когда разрабатывали план нападения на состав, Максим дал партизанам небольшой урок немецкого, заставив выучить простейшие слова и команды.
Немцы подошли. Оба выглядели не столько испуганными, сколько обескураженными и растерянными.
— Стойте здесь, — сказал Максим по-немецки. — Руки можете опустить.
Немцы подчинились. Один из них тут же обхватил здоровой рукой раненую.
Максим заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.
Из кустов вылезли оставшиеся партизаны, подошли.
— Петро, — отдавал приказания Максим. — Тащи сюда машиниста и помощника с кочегаром. Всех, кто в паровозе. Моисей Яковлевич, подгоняй подводы и начинайте разгрузку. Вася, Стёпка, Валера. Немцев разоружить, сгрузить на землю в одну кучу. На той стороне двое лежат — к ним. Стёпка, охраняй их, пока не очнулись. Как начнут шевелиться, зови меня. Всё оружие, патроны, гранаты — на подводы. Эти двое, — он кивнул на стоящих перед ним солдат. — Пока останутся здесь. Всё ясно? Выполнять.
Он обернулся к немцам. Один из них, раненый, был бледен, на любу выступил пот. Рукав его кителя выше локтя намок от крови.
— Ты, — кивнул ему Максим. — Можешь сесть.
Раненый сел, морщась от боли.
Ничего, потерпит.
— Имя? Звание? Часть? — обратился Максим к здоровому солдату.
— Ефрейтор Хорст Кёппель! — вытянулся тот, щёлкнув каблуками. — Третья рота второго батальона сто шестьдесят четвёртого стрелкового полка шестьдесят второй пехотной дивизии!
— Задание?
— Сопроводить состав с продовольствием и снаряжением до Овруча! Обеспечить охрану.
— Состав груза?
— Я точно не знаю…
— То, что знаешь.
— Мука, макароны, крупы, сало, — начал перечислять ефрейтор. — Колбаса, масло и маргарин. Консервы: мясные, рыбные и овощные. Картофель, бобы, яблоки, овощи. Сыр. Какао, кофе, чай, сахар и соль. Шнапс и вино. Сигары и сигареты. Спички. Керосин. Там много всего. Медикаменты ещё. Бинты, лекарства, спирт. Обмундирование.
— Ясно. Теперь садись рядом со своим товарищем.
Ефрейтор сел.
Максим достал нож.
Раненый побледнел ещё сильнее, в глазах ефрейтора мелькнул неприкрытый страх.
— Спокойно, — усмехнулся Максим. — Мы не звери. В отличие от вас.
— Мы — вермахт, — быстро сказал ефрейтор. — Солдаты. С мирным населением не воюем. Это всё СС и местные… как их… оуновцы.
— Не суетись, Хорст, — сказал Максим. — Я тебя пока ни в чём не обвиняю. Хотя нет, обвиняю. Какого дьявола ты припёрся на мою землю с оружием в руках? Можешь не отвечать, я знаю. У тебя был приказ. Что ж, могу сказать тебе чистую правду. Есть очень большая вероятность, что из-за преступных приказов ваших, выживших из ума и человеческой совести лидеров, ты останешься в нашей земле навсегда. Два квадратных метра я тебе обещаю.
Ефрейтор Хорст Кёппель угрюмо молчал.
Максим присел, располосовал рукав раненого солдата ножом, осмотрел рану. Пуля пропахала мышцы насквозь, но кость и серьёзных артерий не задела.
— Повезло, — сказал Максим. — Как звать?
— Ханс-Георг Шварценбек, господин, — ответил раненый.
— Я не господин. Товарищ. Но не тебе. Твой товарищ вот, рядом сидит. Хорст, — обратился он к ефрейтору. — Первую помощь оказывать умеешь?
— Так точно, нас учили.
— Окажи своему товарищу помощь. Индивидуальные пакеты есть?
— Так точно, — ефрейтор достал из бокового кармана кителя индивидуальный перевязочный пакет.
— Рану не забудь промыть, — посоветовал Максим, поднимаясь. — Можно обычной водой из фляги.
— Слушаюсь, — ответил ефрейтор. — Потерпи, Ханс, я быстро.
