Рейд за бессмертием - Greko
— Ингушы не поддерживают ни чечен, ни лезгин, зараженных мюридизмом, — уверяли они. — Когда Кази-мулла тут баловал и получил отлуп, местные бросились за ним вдогонку и славно изрубили разбойников.
Что поделать? Отпустили, думая, что нам осталось ехать всего ничего. Сильно мы просчитались. К воротам крепости добрались глубокой ночью, встревоженные до крайности. Из меня боевая единица никакая (револьверы-то — тю-тю), бедный трясущейся Платон, как и денщик Милютина — еще того меньше. У Милютина на руках ребенок.
Бог миловал! Добрались! Даже смогли постовых уговорить открыть нам ворота. Переночевали в какой-то халупе. Вероника спала без задних ног, завернутая в бурку. Кажется, ей переход от Грозной дался легче всех.
Утро нас встретило солнцем, прекратившимся дождем и радостной новостью: до Владикавказа можно было добраться на повозках. Наняли две тройки и домчались до Владикавказа с ветерком. 30 километров пролетели быстро. Прибыли в воскресенье. Народ выходил с обедни. Нашли гостиницу, похожую скорее на постоялый двор. И там столкнулись с дорогим моему сердцу Федором Федоровичем Торнау.
Как мне обрадовался капитан! Как я обрадовался видеть его здоровым и бодрым! Расспросов и воспоминаний хватило до глубокого вечера.
Конечно, Федор Федорович вцепился в нас, как клещ, стремясь вызнать все подробности взятия Ахульго. Солировал Милютин — и как прошедший всю экспедицию от начала и до конца, и как выпускник Академии Генштаба, куда лучше меня разбиравшийся в военной науке.
— Все наши действия носили характер непродуманности и какого-то лихого кавалерийского натиска. Штурмовать без подготовки крепости неприятеля, которому помогает сама природа? Что за глупость⁈ Отсюда и огромные потери, и ложь в отчетах.
— Граббе — мой учитель, наставник в военных делах. Мне неприятно слышать ваше осуждение, — возразил Торнау. — На войне всякое случается.
— Согласен! Тогда подведем итоги. Чего мы добились?
— Горцы получили серьёзнейший урок, который не скоро забудут, — выдал я общепризнанную мысль.
Милютин поморщился.
— Я бы не был столь категоричен. Ни одна из целей компании не достигнута.
— Как это? — хором удивились мы с Торнау.
— А вот так! Мы покинули земли гумбетовских обществ, не заложив там укреплений. Что помешает местным лезгинам и далее поддерживать мюридов? Мы получили щелчок по носу у Чиркея. И там крепость не построили, хотя она была в планах. То есть весь поход — это бессмысленная трата людей и материальной части, не принесшая нам никаких выгод. Только и остается генералу рассуждать о «нравственном влиянии».
В рассуждении молодого офицера было зерно истины. Он, несмотря на свой возраст, производил впечатление серьезного и вдумчивого человека.
— Я вам больше того скажу. Из разговоров с офицерами, чьи полки служат на Линии, я сделал вывод: наша боеспособность после всех потерь в батальонах крайне ослабла. Если продолжится война в Чечне и Дагестане, выполнять поставленные задачи будет просто некому.
— Но и у горцев неисчислимые потери! Самые стойкие, отважные и опытные сподвижники Шамиля сложили головы в Аргвани и Ахульго. Тысячи! Убиты его «генералы» — Али-бек и Сурхай. Кто теперь поведет в бой его войска? — не удержался я от разумного возражения.
— Только на это и надежда, — согласился со мной Милютин. — Видимо, Авария пока выпала из-под влияния имама. Но чует мое сердце: теперь пришла очередь Чечни. Недаром Шамиль туда сбежал.
— А Чечне противостоит Куринский полк, потерявший половину состава, — задумчиво сказал я.
— Коста! И ты туда же? — не выдержал Торнау. — Ладно Милютин, он молод и судит поверхностно. Но ты? Разве ты не видел своими глазами, как в Причерноморье и на Кубани мы малыми силами давали урок за уроком черкесам?
— Брат Федор! Лезгины не черкесы. Ты бы видел их в бою! Они не отступают. Бьются до последнего. Быть может, чеченцы пока похожи своей манерой ведения боя на адыгов. Та же партизанская тактика. Натиск на арьергард и моментальный отход. Но это пока… Поверь, я знаю, о чем говорю. Нас ждут десятилетия кровавой борьбы.
Что я мог еще сказать моим собеседникам? Предупредить их о том, что Шамиль еще скрутит в бараний рог весь восток Северного Кавказа? В его победах многое сложилось воедино — и его гений, и яростная жажда свободы народов Дагестана и Чечни, и… глупость русских генералов, вроде Граббе. Я давно понял, что остановить ход истории здесь — все равно, что заливать пожар в доме из детского ведерка…
— Вы правы, господин поручик, — согласился со мной Милютин, вырвав меня из рассуждений. — Именно так и действовали чеченцы, когда мы возвращались в мае во Внезапную. Наше отступление напоминало бегство.
Торнау удивленно смотрел на нас. Понимал, что мы не гадаем на кофейной гуще, а, пропустив через себя множество эпизодов боестолкновений, сделали свои выводы. Очень серьезные выводы, а не досужие допущения диванных стратегов.
— Куда ты дальше, брат Федор? — спросил я, прерывая тягостное молчание.
— На Черноморскую линию.
— Трудные места. Здоровья лишиться можно запросто. Тебе ль не знать?
— Мы люди подневольные. Куда прикажут, туда и двину.
— С разведкой — все?
— Хватит с меня подвигов! — рассмеялся капитан. — Послужу по обер-квартирмейстерской части. А ты?
— Сам пока не знаю. Пока в свой полк, а там будет видно.
— Жди повышения в чине. Боевое ранение как-никак, — кивнул Торнау на мои руки.
Я пожал плечами. Впереди полная неизвестность. Словно закрыл последнюю страницу книги, и теперь пришла пора новой.
— Возьмете попутчиком до Тифлиса? Мне ваша компания по сердцу.
— Мог бы и не спрашивать! Где думаете, господа, остановиться в Тифлисе?
— К немецким колонистам сунемся. Или поспрашиваем знакомых офицеров. Может, примут на постой.
— А гостиница? «Пушкинъ»?
— Эка, брат, ты хватил! «Пушкинъ»! Туда очередь на полгода!
Милютин хитро прищурился. Ждал, что я скажу, припомнив мой прощальный диалог с унтер-офицером Девяткиным. Я не подвел ожиданий поручика.
— Тогда, господа, у меня есть для вас сюрприз!
[1] Позднее летописец Куринского полка, Г. Н. Казбек, напишет: мол, с 1839 года, начиная с Ахульго, куринцы вступили, как полк, в пору зрелости. И из этих славных молодцев выросла мощнейшая фигура куринца, которая покроет себя славой в Кавказской войне в 40-х-50-х. Стесняемся спросить: а из кого выросла та славная фигура? Из нескольких сотен уцелевших, чью грудь украшала медаль за
