Рыжий: спасти СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
— А ты правда умеешь играть на гитаре? — спросила Настя, когда мы уже направлялись к нашему училищу.
— Немного, — ответил я, уже изготавливаясь к разговору с директором.
— Я приду в общежитие. То есть, я и сама собиралась. Уже неделю там не была, а это по-комсомольски это неправильно, нужно проверить, как поживают наши учащиеся, — уклончиво сказала Настя, а после добавила: — И к тебе зайду.
Думаю, что Степан Сергеевич, одинокий волк, будет очень доволен приходом комсорга Анастасии Андреевны. Когда я с ним вчера мимолётно перекинулся парой предложений, сказал, что собираюсь поехать с Настей в райком комсомола, мне показалось, что он даже как-то напрягся, будто бы приревновал. Догадываюсь, что Степа совсем недавно был в длительной командировке, а учитывая, что он офицер ВДВ, то можно предположить и участие в каком-нибудь конфликте.
Это предположения, а кое-что я знал доподлинно. В какой-то момент Степан вернулся домой — а ни жены, ни дочери нет. И встретился он с супругой только в ЗАГСе, чтобы подписать бумаги о разводе. Наверное, это была одна из причин, почему ещё далеко не старый мужчина стал прикладываться к стакану и в итоге едва остановился на самой грани. А может быть, он воспоминания о горячей точке хотел залить горячительными напитками?
— Я к директору, ты со мной? — спросил я Настю, но сразу же понял, что она хотела бы не участвовать в разговоре.
Да и у меня было, кроме общественного, еще и личное, о чем следовало поговорить с Семёном Михайловичем.
И разговор почти сразу пошёл не по плану.
— Нет, общежитие у нас только для иногородних, — строго отвечал мне директор.
— Партейку на комнату в общежитии? — спросил я, стараясь казаться приветливым.
Если что, можно будет сказать, что это шутка такая.
— Нет, — строго повторил директор.
Я с укоризной посмотрел на Семёна Михайловича, искренне не желая сразу заходить с козырей и говорить о том, что у меня уже имеется некоторый компромат на него. Не хотелось сегодняшний день очернять негативом. Но всё же…
— Михаил Семёнович, может, всё-таки вы разрешите мне некоторое время проживать в общежитии? Есть вероятность, что я могу в будущем стать иногородним, что как раз и будет соответствовать, — сделал я попытку уладить вопрос миром.
Были мысли о том, чтобы выписаться из, если можно было так сказать, отчего дома. Во-первых, я так смогу встать в очередь на квартиру, хотя если ее ждать… Долго, очень долго, но при повышении чуть подвинуться в очереди можно. А так, по нормативам в семь квадратных метров на человека, мне ничего не светит. Да, квартира у родителей ведомственная, но я-то в ней прописан. Потому собственное жилье не светит.
Нужно прописываться к бабушке, проживающей в области.
— Так что ответите? — поторопил я директора.
— Н-нет, — уже не так уверенно прозвучал отказ.
Я выдохнул и подкинул в нашу беседу, как туз на стол, ещё аргумент.
— Из десяти семей, проживающих в общежитии, в трёх семьях нет ни одного человека, который работал бы даже не в нашем ПТУ, а вообще в системе образования. Это ведь может стать достоянием общественности… — я сделал паузу, но директор, хоть и проявил волнение, но не спешил отвечать, так что нужно было ещё продолжить мне: — В следующий раз, Семён Михайлович, будьте, пожалуйста, осмотрительнее. Не нужно в белые ночи подъезжать на своём «Москвиче» к продовольственному складу столовой. Вы же должны знать, что окна с западной стороны общежития выходят на училище? Прямо на заезд к складу столовой. Я бы даже сказал, ровнёхонько.
А вот теперь страха в глазах директора стало больше. Это секрет Полишинеля, что директор состоит в доле с заведующей кухни училища. Вполне себе для Советского Союза обыденная вещь, к большому моему сожалению. Но это его, кажется, наконец проняло.
— Это шантаж! — выкрикнул Михаил Семёнович.
Я промолчал. Да, шантаж! Но вынужденный и, собственно, по делу. Тут бы не шантажировать, а в ОБХСС сообщить — это я пока ещё мягко действую.
Что происходит? В столовой просто-напросто оставляют мясо себе, кладя в котлеты больше, чем положено, хлеба, или в пюре плюхая больше воды, чем нужно, ну а сливочное масло… Оно честно лежало рядом с котлом, где ждало своего часа пюре. Полежало-полежало — и в конце смены в сумке на вынос. Или не доложат сахара в чай, или вообще чай забудут положить — и всё это с выражением лица «а что такого»!
Вот такие будни. Вот для чего многие так и ломятся в кулинарные техникумы. Все уже к этому привыкли.
Но директор! Это в моих глазах вдвое большее преступление, чем воровство самих поваров. Я видел прошлой ночью, как «Москвич» подъезжал к столовой, как три деревянных ящика, причём наполненных чем-то, и явно не камнями, Михаил Семенович бережно укладывал в багажник. Эту информацию я хотел бы придержать на потом, по случаю предъявить в борьбе за какие-нибудь новшества. Однако не ночевать же мне на вокзале!
— Давайте просто пойдём друг другу навстречу, — примирительным тоном сказал я. — Это временно, ну и плюсы в этом есть, я буду следить за порядком в общежитии. Так что для нас всех моё проживание выгодно.
— Живите! Но если есть возможность прописаться в деревне или в другом городе, сделайте это поскорее! — сказал директор нехотя, как сквозь зубы.
Я вежливо его поблагодарил и стремительно покинул кабинет, чтобы Семён Михайлович не передумал.
Но и закрывать глаза на то, как воруют в столовой, я не собирался. Лишь нужно ещё немного опериться, прежде чем начинать борьбу со всеми этими проявлениями. Я и так беру очень быстрый старт. Как известно, спринтер никогда не пробежит в хорошем темпе марафонский забег. Вот и мне надо выбрать темп. Но и бороться надо! Если только не поссориться со своей совестью, честью и не плюнуть на те миллионы советских людей, которые в разной степени, но неизменно пострадали от катаклизмов — то спокойно жить нынче не получится.
А мне небезразличны те миллионы людей, которые вообще не родились, потому как молодые люди не хотели «плодить нищету». Рожать, когда в стране неустроенность, не хотели.
Предстоял ещё разговор с комендантом общежития, Колесниковым Петром Мироновичем, об условиях проживания. Но для этого он сначала должен выйти с очередного своего больничного.
По словам вахтёрш, Пётр Миронович был строгим начальником, но всегда ратовал, скорее, за совесть и справедливость, чем за добуквенное соблюдение правил и законов. Мне советовали с ним по-человечески поговорить, объяснить ситуацию. А ещё подсказали дать слово, что буду следить за порядком в общежитии. Если у меня будет получаться это делать, то «Костыль», как коменданта называли здесь, обязательно пойдёт навстречу.
Детство и юность — это самые жестокие возрасты. Ребёнок или юноша часто могут обидеть человека, особенно пожилого возраста, невзирая на его заслуги. Да они, собственно, и не замечают, как жёстко проходятся по окружающим. Отсюда и это обидное прозвище «Костыль». Как я понял, Петр Миронович не может ходить без палочки вследствие ранения. А то, что он часто на больничных, так это также следствие ещё одного ранения, но уже в голову. Осколок застрял у него рядом с мозгом — неоперабельный.
Так что я уже заочно уважаю этого человека. Уверен, что договоримся.
Тем временем окончательно утвердилось штатное расписание на следующий год, мне дали преподавать сразу три предмета: всемирную историю, историю КПСС, обществоведение. Предмет «советская экономика» будет идти факультативно. Так что предполагается, что у меня на учебный год будет нагрузка более, чем в тысячу двести часов.
Это две ставки! Учитывая, что дадут ещё и кураторство, а я ещё и сам хотел взять на себя пару кружков… Кажется, с работы я и вылезать не буду. Жалко, конечно, что не будет времени на отдых. Но это ещё полбеды — ведь А для некоторых дел, связанных с основной целью, такая моя загруженность может стать проблемой.
Но это не школа, здесь проблемы все решаются очень быстро, вплоть до того, что дальше буду позволять себе записывать уроки, но не проводить их. Я не хотел бы этим злоупотреблять. Но если на кону будет стоять, например, выступление на Комсомольской конференции либо проведение парочки уроков — я, конечно, выберу конференцию. Всё равно потом найду возможность и расскажу учащимся, как и за что нужно любить Родину. Хотя иногда бывает, что любить нужно не только за что-то, но и вопреки.
