1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
— Но вы, любезный Papa, сказали Сазонову, что не собираетесь воевать с Австрией. Если я вас правильно понял.
— Ты правильно понял. Мы не собираемся. Но кто знает, что придет в голову другим? А винтовки — не молоко, не скиснут. Вдруг да и пригодятся. А не пригодятся — тем лучше. Полежат на складах, есть не просят.
— Странно как получается. Десять лет назад мы с Японией воевали, а теперь у них винтовки покупаем.
— Политика. Австрия с Сербией сейчас войну начинают, а в будущем, быть может, станут союзниками и будут строить козни против России. Это называется диалектика.
Я сегодня весь день только и удивляюсь. Сначала Papa пообещал сербскому послу дипломатическую поддержку, а больше ничего. Россия не собирается ни объявлять Австрии войну, ни предоставлять Сербии безвозвратный заём на сто миллионов. Во всяком случае сегодня не собирается. А теперь удивил диалектикой. Может, он и Карла Маркса по ночам читает?
Хотя чему удивляться? Мы диалектику учили не по Гегелю, говорил Маяковский. А Papa учил диалектику как раз по Гегелю. У лучших профессоров. Маркса он вряд ли читает, а вот книжечку Струве я у него видел.
Это там, в двадцать первом веке, Papa изображают трусливым, нерешительным и глупым. Историю пишут победители, а победителям непременно нужно показать, что побежденные сами во всём виноваты. Волк и ягнёнок, дедушка Крылов.
Но чем больше я узнаю свою семью, тем более убеждаюсь, что история ошибалась. Или намеренно лгала. Ну, и фактор цесаревича тоже работает, скромничать не стану. Четыре иностранных языка знает? Знает. И не просто знает, а читает, и много читает. Далеко не одну только художественную литературу. У нас в каждом дворце, на каждой яхте, даже в поезде библиотеки. Не для украшения. Да, он не великий учёный, но кругозор его широк.
Не уверен в себе? А кто уверен? Как там у Шекспира, «The fool doth think he is wise, but the wise man knows himself to be a fool». Да, Papa нередко сомневается, лишь полные дураки не знают сомнений.
Но сейчас он меняется. И есть причина.
Ведь что было, и что стало?
Было — наследник — крайне болезненный мальчик, в силу этого растёт экзотическим оранжерейным цветком. Орхидеей. А поскольку мальчик воплощает собой судьбу династии, настроение в семействе тревожное. В ожидании беды. И Николай Александрович, Император и Самодержец Всероссийский, так и жил — в ожидании беды. Императрица Всероссийская — вместе с ним. Плюс чувство вины. Великим княжнам тоже веселья не доставало.
Теперь иное. Я, конечно, болен, но умирать в ближайшее время явно не собираюсь, обострения редки и несравненно слабее, нежели ранее. Хорошо? Хорошо! У меня «активная жизненная позиция» — рисование, сочинительство, интерес к исследованиям Арктики, увлечение достижениями науки и техники. И это даёт практический результат — спасены «седовцы», сказочные повести и графические романы барона А. ОТМА пользуются спросом и в России, и в Германии (а внимание заграницы в России ценится особо), опять же фильмоскопы, берцы, ферязи… Хорошо? Хорошо! И, что, пожалуй, важнее, великие княжны тоже стали много веселее прежнего. Активная жизненная позиция братца распространилась и на них. Помимо сочинительства, у них в жизни появился кинематограф, Ферма, слушают лекции по сельскому хозяйству, Ольга интересуется Законом и Порядком, Татьяна — здравоохранением и образованием, Мария — животноводством, Анастасия — важнейшим из всех искусств. Хорошо? Очень хорошо. Mama глядя на нас, стала и увереннее, и спокойнее. Долг перед династией, можно сказать, выполнен на отлично: что ни ребёнок, то пёрла. Семья стала не просто тылом, а тылом крепким и надёжным. И это придало Papa оптимизма, сил и энергии: базис надстройку определяет! Он теперь много меньше прежнего слушается дядьёв. Что ему дядья, когда он — Император и Самодержец Всероссийский? И есть с кем посоветоваться. С Mama, с Ольгой-сестрой, с Ольгой-дочерью, и даже с наследником. Да, девять лет всего. Зато у него есть дар предвидения. Доказанный не раз. И если он говорит, что война — это очень плохо, нужны очень и очень серьезные доводы, чтобы в эту войну влезать.
Как-то так, я думаю.
В Царское мы приехали к обеду, но сели за стол лишь за компанию: в гусарском полку нам организовали отменный пикник, без этого нельзя, традиция. Papa похвастался меткой стрельбой, хвастаться пустяками его слабость: сколько подстрелил фазанов, сколько проплыл на байдарке, за сколько прошел с полной солдатской выкладкой из пункта А в пункт Б. Серьёзными же делами не хвастает, наоборот, оттого может показаться, что он занят делами самыми простыми, а государственными легкомысленно пренебрегает.
— Любезный Papa, а можно, я куплю себе ружьё? «Монтекристо»?
— Ружьё, Алексей, вещь серьёзная. Но ты, мы знаем, тоже человек серьёзный. Давай вернёмся к этому разговору в августе. Хорошо?
Я согласился. Август — рукой подать. И я догадываюсь, почему — в августе. Проверю, насколько верно догадываюсь.
Вечером Papa читал «The Lost World» Артура Конан Дойла. На языке оригинала, разумеется. Он читал, мы слушали, а я ещё и рисовал. Нэд Мэлоун у профессора Челленджера изучает дневник таинственного путешественника. С иллюстрациями. А на иллюстрациях — древние ящеры. Их, ящеров, я могу изображать с закрытыми глазами, у нас, в двадцать первом веке, они очень популярны. И — изобразил. Ти-Рекса и птеранодона. А также героев, Мэлоуна и Челленджера. Мэлоуну я придал облик молодого Чехова, а Челленджер — Карл Маркс, да-да-да.
И по окончании чтения показал иллюстрации. Имел успех.
Обожаю успех!
Глава 13
17 июля 1914 года, четверг
О пользе гужевого транспорта
— «Газетка» — очень влиятельное издание, — уверенно сказала Ольга. — То, что её читают гимназисты, не недостаток, то, что её читают гимназисты, огромное преимущество. Сегодня гимназист, а завтра студент. И то, что он прочитал в гимназии, останется в нём навсегда. Ведь, дорогой Papa, ты сам говорил, что книги, прочитанные тобой в детстве, всегда с тобой. Ты слышишь Пушкина, Гоголя, Тургенева, советуешься с ними…
— Хорошо, согласен, влиятельное. Но пусть политические статьи пишут журналисты, а не ты. Положение обязывает проявлять сдержанность, — сказал Papa.
— Во-первых, дорогой Papa, писать буду не я, Великая Княжна Ольга Николаевна, а барон А. ОТМА, ему можно. Во-вторых, сдержанность и взвешенность будут отличительным знаком нашего барона, в ряду Мюнхгаузена, Брамбеуса и Олшеври барон А. ОТМА будет символом благонамеренности.
— Ты думаешь, что это большой секрет? Кто скрывается под маской барона?
— Конечно. Секрет, но не тайна. Достоверных-то сведений у публики нет. И это как раз удобно. Вам, дорогой Papa, обращаться к народу с еженедельными манифестами положение не позволяет. Высшая власть должна жить на Олимпе, вдали от смертных. Вот барон А. ОТМА и будет доносить до подданных ваши мысли. Мы можем писать безбоязненно, не тревожась о том, что станет говорить княгиня Марья Алексеевна. Те, кто допускает, что барон — это Алексей и мы, будет относится к политическим обзорам с особым вниманием. Не только гимназисты, нет. Серьёзные люди. Они поймут.
— Да? — видно было, что идея заинтересовала его. Он ещё не принял её, но — заинтересовала. Иметь действительно «своих» журналистов — почему бы и нет? Сейчас он об этом подумает, потом ещё подумает, а завтра, глядишь, и скажет…
— Хорошо, — не стал откладывать до завтра Papa. — Вы напишите обзор последних событий, а я посмотрю, как это у вас получится.
— Посмотрите, дорогой Papa, — сказала Ольга.
И посмотрела на меня.
Я достал из папки три листка. Это то, что Ольга написала утром. Я их поместил в свою папку для рисунков, чтобы не помялись. И чтобы не засветить раньше времени, выражаясь языком фотолюбителей.
— Шустры вы, — сказал Papa.
— Двадцатый век, время не ждёт, — ответила Ольга.
