Артефакт будущего. - Людмила Вовченко

— Господи, — сказала Лида, — когда-нибудь твои комплименты доведут меня до загса.

— Что такое «загс»? — заинтересовался Кай.

— Место, где красивые люди получают красивые бумажки, — успокоила Лида. — Иногда без драки.

Ален стоял у распахнутой створки, слушая вечер. Ветер с воды приносил скупой аромат водорослей, камня и чего-то, напоминающего лимонную кожуру, вымоченную в луне.

— Там сейчас мягкая кромка, — сказал он. — Пойдём по нижней «лестнице», обойдём завихрение с северо-запада. И встанем над водой на две длины «Удачи» — так, чтобы зеркало было прямо под носом.

— Колокол? — спросил Триан.

— Уже над нами, — ответил Ален. — Я поднял его на тросе: будет падать звук, как дождь.

— «Листья» возьму я, — сказал Триан. — И якоря. И — он посмотрел на Лиду, — верёвку с узлом. На всякий случай.

— Развернуться и уйти — тоже план, — напомнила Лида. — Не геройствуем.

Они разошлись собираться: один — подтянуть ремни, второй — разобрать якорный набор, третий — отнести на «Удачу» свёрток с пряностями. Лида задержалась в дверях. «Удача» стояла близко, как собака, которая приткнулась к ступеням, чтобы не пропустить хозяев. Лида коснулась борта — тёплый, чуть влажный — и улыбнулась своей собственнической улыбкой: «моя». Затем поймала в отражении стекла Алена.

— Хочешь ветер до старта? — спросил он, почти не шевеля губами.

— А у нас есть ветер до старта? — уточнила она.

— У нас есть всё, — отозвался он с совершенно неприличной убеждённостью. — Особенно если ты смеёшься.

Он повёл её на верхнюю террасу, туда, где дом гладится о небо. Здесь шум водопада становился мягче, как барабанная дробь под вальс. Ален достал тонкую сетку — не ткань, не металл — и перекинул её между двумя стойками. Сетка поймала воздух так, будто небо согласилось сыграть роль паруса.

— Смотри, — он поднял ладонь. — Дыши со мной.

И они дышали: вдох — медленный, до лопаток; выдох — длинный, по рёбрам вниз. Лида чувствовала, как запахи сдвигаются — от горячего камня к поблёкшей траве, от травы к воде, от воды — к чему-то прохладно-металлическому, как новая монета на языке. Ален держал рукав куртки возле её запястья, и золотая нить под кожей расслаблялась, как струна, которую перестали тянуть.

— Ты умеешь тянуть и отпускать, — сказала она, совсем несмешно.

— Я умею ловить, — поправил он. — И отпускать. И держать, когда надо.

Он не прижимал её, но стоял так близко, что чувство тела становилось внятным: плечо об плечо, локоть — вдоль локтя, ладонью — в дыхание. Лида дотронулась до его шеи — там, где волосы закручиваются спиральками от влажности — и тихо сказала:

— Запомни.

Они поцеловались — не «взять и сжечь», а «момент до грозы, когда воздух смеётся». Её нить пошла теплом вверх к ключице; по крыльям «Удачи» пробежал невинный шёпот — корабль, кажется, был не против. Магия включилась без вспышки: словно кто-то открыл ещё одну форточку в доме, и стало больше воздуха. Ален улыбнулся губами — мягко, как приличный человек, которого только что убедили в том, что приличность — понятие гибкое.

— Это не «ночь», — предупредила Лида, прислоняясь лбом к его лбу. — Это «держи меня ровно».

— Я умею, — сказал он. И правда — держал.

Они спустились — лёгкие, как из воды. Кай оглянулся, кивнул коротко «ладно», Триан посмотрел на их шаг — и понял, что у «лестницы» теперь ещё один перила. Арен посмотрел ровно, но синий огонёк у него в глазах мигнул иначе — как отметка в журнале: «это работает».

Ночной старт — это другое. Днём город — как оркестр, ночью — как соло виолончели. «Удача» ушла от причала акуратно, не плюхнув хвостом. Печи шептали, крылья сгибались и расправлялись, как ладони. Дом отпустил их на запах корицы и имбиря — «возвращайся», — и колокол над крышей звякнул один раз: не тревога, а «счастливого пути».

— Взяли курс, — сообщил Арен. — Слоёв — четыре. «Лестница» — между вторым и третьим. Возле воды — ровная плита.

— Ровная плита — любимое место для ловушек, — заметил Триан.

— Любимые места — всегда ловушки, — отозвалась Лида, — иначе было бы скучно.

Город отступил быстро. Ночной воздух был плотнее, в нём меньше чужих запахов, и любой новый оттенок выпирал, как кнопка на гладком столе. Мёда пока не было. Была вода — металл и лимон; была каменная пыль; была редкая, добрая нота дыма, которую Кай носил с собой как талисман.

— А помните, — сказала Лида, чтобы разрядить тишину, — как я ругалась, что мне не нравятся понедельники? А теперь у меня понедельник — это каждый день.

— И понедельник тоже тебя любит, — заверил Кай. — Он просил передать.

— Скажи ему, пусть не целуется, — попросила она.

— Запишу, — сказал Арен.

— Не смей, — дружно сказали трое.

Вода появилась как зеркало, подложенное под небо. Ни ряби, ни шороха — дыхание у неё, наверное, было где-то с другой стороны. «Удача» понизила ход, крылья легли шире, пульс корабля ухнул глубже. Запахи стали скупее: камень, соль, холодный металл.

— Две длины, — сказал Ален. — Есть.

Триан бросил первый «лист». Он не падал — он вставал на воздух, как лист металла в плотный песок. Второй и третий легли так, что «Удача» оказалась вплетена в невидимую сеть. Якоря зацепились за «стежки» ветра — очень старые, аккуратно перевязанные тропы, которые кто-то когда-то прошивал небом.

— Колокол, — кивнул Триан.

Ален дернул трос. Высоко, почти в темноте, протянулся глубокий звон — как будто огромная чаша облизала языком воздух. Волны звука опустились на воду, пошли кругами — и картина изменилась.

Это не был портал. Это было воспоминание. На глади воды вспыхнула узкая дорога — тонкий след, как след от ладони по пыли. От него пахнуло мгновенно — мёдом, да; горечью, да; но ещё — чем-то, что Лида не ждала: шелуха старой бумаги, чернила, смех девочки…

Аня.

— Тише, — сказал Кай, успевая раньше слов.

— Это подмена, — прошептал Арен. — Опорный голос — твоя подруга. Шаблон строится из