Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko
— Ты — мерзкая сволочь! Обманул! Ты ответишь! — выкрикивал он на бегу.
В его руке снова блеснула раскрытая бритва. Он замахнулся, целя в шею Спенсера. Я бросился под удар, заслоняя своим телом англичанина.
Мне повезло, что я был слегка повыше. Марселец хотел попасть в яремную вену, в ямку между ключицами. Мне же он угодил сантиметра на два пониже. Его бритва прочертила косой разрез по моей груди, минуя правый сосок.
Я приставил револьвер к плечу вражеской руки, сжимавшей бритву, и нажал на курок. Француза отбросило от меня. Он устоял на ногах, но бритву уронил. Все заволокло дымом.
Чувствуя, как немеет правая рука, я левой зажал разрез на груди, уронив свечу на пол. Кровь моментально пропитала одежду. В воздухе неприятно запахло железом, не говоря уже о порохе.
Ко мне подскочили греки. Марсельца сбили на пол. Попинали ногами, несмотря на ранение.
— Нужно крепко примотать согнутую левую руку к телу, закрыв рану — примерно так, как Коста сейчас держит. Уже есть обильное кровотечение. Он может истечь кровью, если мы не доставим его быстро в лазарет, — моментально сориентировался Спенсер, придерживая меня за талию и подсвечивая всем поднятой с пола свечей. Откуда у него такие познания в медицине?
— Его нужно как-то вытащить отсюда и отнести в циркулярную больницу, — тут же отозвался один из контрабандистов. Я не сомневался, что верно определил, кто пришел к нам на помощь.
Меня чем-то обмотали, с трудом подняли наверх.
Я начал периодически впадать в забытье: потеря крови имела значение, а адреналин уже спал.К счастью, нести меня пришлось недалеко — в Городскую больницу.
Ее здание, как и все правительственные заведения и дворцы в центре города, не могло обойтись без древнегреческого стиля и, конечно, колонн. Их здесь было даже с избытом: не только на центральном фасаде, но и в одноэтажных анфиладах, раскинувшихся полукруглыми крыльями слева и справа от парадного входа. Наверное, из-за них больницу и прозвали Циркулярным Корпусом.
Мы ткнулись в одно крыло. Узнав, что я слуга, привратник отправил нас в другое.
Там было людно. Толпа народа осаждала вход: большинство в каком-то рванье или накрытые тулупами, несмотря на жару. Кто-то валялся прямо на земле, кто-то искал убежища под возами, кто-то плакал, кто-то стонал в забытье.
— Мест нет! Не принимают! — раздавались крики.
На крыльцо вышел хмурый чиновник. Он скучным тоном, видимо, в сотый или тысячный раз объявил:
— Согласно указаниям городского приказа общественного презрения, бесплатное медицинское обслуживание предоставляется исключительно служащим по военному или гражданскому ведомствам или состоящим на воинской службе. Всем прочим лицам, включая мещан и купеческое сословие, надлежит оплачивать месячное пребывание в больнице, невзирая на действительный срок нахождения на лечении. Подобная платная услуга оказывается исключительно при наличии свободных коек. Их подсчет будет осуществлен с утра. Время уже позднее. Прием давно окончен. Расходитесь по домам. Оставаться на территории больницы запрещено!
Его слова поддержали два солдата, вооруженные ружьями с примкнутыми штыками. Они сурово смотрели на толпу. Всем было понятно: будут выгонять без церемоний.
— Возвращаемся в первое крыло! — распорядился Спенсер. — Проблема в том, Коста, что у меня все выгребли из карманов до последнего пенса. А тут, как мне перевели, нужно платить за месяц вперед.
— Проблема не в этом. Она — в том, мистер Эдмонд, что ваш потрепанный вид, вряд ли, внушит доверие местным церберам. Боюсь, будете ссылаться на знакомство с Нарышкиными, вам просто не поверят. Впрочем, выбора у нас все равно нет. А деньги вытащите из моего кармана. Не знаю, хватит ли их.
— Тут неподалёку частный врач проживает, — вмешался один из контрабандистов, что помогал меня транспортировать. — Пьяница редкостный. Его за это дело и вышибли из морского лазарета. Но сам он хирург, резал-штопал матросиков, когда под Варной флот болтало.
— Вас, действительно, нужно будет зашивать. Давайте рискнем.
Врач нашелся, хотя и внушал сомнения в своем профессионализме и трясущимися руками, и полопавшимися капиллярами в глазах, и знатным перегарным духом. Прием он давно закончил, но звон монет побудил его передумать.
— Кидайте раненного на стол, — заявил, пряча в карман серебряный рубль. — Водка есть?
— Как же ты будешь пациента зашивать, если напьешься? — закричал обычно спокойный Эдмонд: слово «водка» он понимал уже без переводчика.
— Не мне нужно, болван! Пациенту!
— От боли, что ли? — заинтересовались греки, помогая стаскивать с меня промокшие в крови одежды. Не долго пожил мой новый сюртучок!
— Увидишь, — туманно ответил врач.
Принесли водку.
Я лежал на столе посередине комнаты, освещенной свечами. Грудь уже была обнажена. Дергало ее изрядно.
Врач осмотрел рану, низко наклоняясь к самой груди. Почмокал губами.
— Хорошо мышцы рассекло. Чистая работа! Завтра утром зашью.
— Почему завтра? — нашел я силы поинтересоваться.
Доктор не ответил. Принял открытую бутылку из рук Спенсера и быстро сделал небольшой глоток.
Все на него сердито закричали. Но он, нимало не смущенный, после приема «лекарства» внутрь, щедро поделился им и со мной:просто обильно полил водкой прямо на разрез.
Я потерял сознание.
Глава 10
Грек с англичанином — братья навек
— Что ж вы за звери такие, коновалы чертовы! — ругался я в полный голос, когда доктор наутро принялся меня освобождать от легкой повязки на груди. Отдирал он ее с энтузиазмом, не обращая никакого внимания на мои крики.
Он так и не представился. Я прозвал его про себя «Филипп Филипычем», хотя этот замызганный докторишка-пьяница никоим образом не походил на импозантного профессора Преображенского из «Собачьего сердца», ценителя горячих закусок и самодельной водки. Но и тот, и другой были врачами-хирургами, любителями резать и штопать по живому.
— Больше всего в жизни меня всегда умиляла манера моих пациентов поучать меня, как надо работать, — посмеивался доктор.
Открыв рану, он внимательно исследовал разрез. Столь же тщательному осмотру подверглась корпия, которую он садистски удалил вместе с бинтами с моей многострадальной груди.
— Ты, балда этакая, небось думаешь: почему сразу не заштопал?
— Почему я балда?
— А потому, что ни хрена не понимаешь в медицине! — воскликнул «Филипп Филипыч», потрясая бинтами. — Видишь? Чистые они! Нету гноя! А коли зашил бы сразу, а внутри грязь осталась? Что бы вышло? Знамо, что: антонов огонь! Потому и водкой промыл, и оставил на ночь рану открытой, чтобы вымыло кровью и сукровицей всю грязь. Но в твоем случае повезло: бритва — почитай тот же скальпель!
Спорить с доктором я не стал. Хотя сразу на ум пришло: сколько бактерий было на бритве марсельца — одному богу известно! Слабо представляя практикуемые методы дезинфекции, с ужасом подумал: «Вряд ли этот пьянчуга прокипятил иглу. Шьет ею всех подряд: с сифилисом, с желтухой…». Я покрылся испариной, живо вообразив весь доступный набор заразы, что мне грозила в результате операции.
— Доктор! — жалобно простонал. — Давай водки выпьем! И иглу в ней искупаем!
— Да у тебя горячка что ль приключилась⁈ — возмутился «Филипп Филипыч». — Переводить продукт на этакое непотребство! Что ж до предложения выпить, очень дельное то предложение. Это завсегда, с превеликим нашим удовольствием! Угощаешь?
— Доктор, миленький, ну что тебе стоит? Считай моей блажью это купание. Примета такая. Напои железо, чтоб оно к тебе добрее стало! — выдал я откровенную чушь, надеясь все ж убедить хоть таким кривым путем.
— Боже, боже! До чего темный народ! Где великая наука, и где вы, погрязшие в суевериях⁈ O Tempora! O Mores! Зимой явился ко мне купец Чувакин. Вроде, не из простых мещан, носа за околицу не казавших — поездил по миру. Жаловался на боли в груди и горле. Решил ему подарок сделать: выдал французский горчишник. Прилепляй, говорю, на спину — будет тебе счастье. Возвернулся через три дня. Не помогло, говорит. Куда ж ты его налепил, спрашиваю? Он спиной ко мне развернулся, а там — боже мой! — горчишник заграничный, денег немалых, прям поверх тулупа! Да ты и не поймешь, о чем я толкую!
