Рейд за бессмертием - Greko
— Боже, это восстание! Разворачивайте батальоны к бою! — крикнул нам на скаку генерал. Он торопился добраться до моста.
Я не имел опыта в подобных делах. Приказал рассыпаться цепью, укрывшись по обочинам дороги в садах. Но противник не мешкал. Тут же из селения высыпала толпа горцев, разбежавшаяся по винограднику. Чиркеевцы стали обходить нас справа и слева. Одна группа тут же бросилась через кукурузные поля к мосту и подожгла его. Сухая древесина вспыхнула мгновенно. Быть может, опоры были заранее обвязаны хворостом. Никто не удосужился проверить. Метким огнем были перебиты лошади при орудиях.
Были бы с нами Лабынцов или Пулло, они бы приказали двум батальонам ударить в штыки. Но с нами был — вернее уже не был — Клюки фон Клюгенау. Сбежавший на другой берег, чтобы устроить взбучку старейшинам и попытаться остановить кровопролитие.
Солдаты побежали, теряя папахи, фуражки, амуницию, штыки и даже ружья. Паника нарастала. Мост горел. Повсюду валялись раненые и убитые. Офицеры никак не могли справиться с сутолокой и беспорядком у входа на мост. Одно орудие, освобожденное от овса и сена, чудом перетащили на руках. Моя рота отступила к другому, в то время как батальоны, превратившиеся уже в неуправляемую толпу, прорывались через мост, грозивший в любую секунду рассыпаться. Хаос, суматоха, потеря управляемости войсками. Все, как по учебнику. Отчаявшиеся солдаты пытались спуститься вниз по скалам, чтобы спастись, уйдя от аула берегом, или прятались в кукурузе. Те самые солдаты, которые безропотно простояли полдня под пулями в Ахульго! Удивительные фортели порой выкидывает человеческая психика!
— Защищаем орудие! — надрывал я голос, помня, что потеря пушки всегда считалась позором в русской армии. — Где артиллеристы? Кто заклепает пушку? Шпилька, шпилька где⁈
Пушкарей не нашлось. То ли сбежали, то ли перебиты, то ли все бросились спасать первое орудие. Как угостить картечью предателей, встречающих гостей выстрелами из засады? Кругом вместо зарядов разбросанные мешки с овсом.
Я оглянулся. Мы уже остались одни. Батальоны нас бросили. Горцы их гнали до входа на мост, рубя запоздавших. Веселаго и другие офицеры с другого берега никак не могли нам помочь. Лишь затеяли бессмысленную перестрелку с укрывавшимися в кукурузе чиркеевцами, находясь в неудобной позиции — на открытом месте на низком берегу. К Сулаку подходили новые русские колонны с генералом Граббе во главе. Его ждал неприятный «сюрприз». Пусть полюбуется, как погибает грек и его солдаты, не побежавшие, как остальные!
Остатки моей роты сбились в кучу. Нас засыпали градом пуль. Они перебили мне обе руки. Я закричал от боли. Не мог ни воспользоваться револьвером, ни отбиваться шашкой. Упал грудью на орудие в надежде выиграть хоть несколько секунд. Рядом рухнул еще один раненый прапорщик.
С грохотом рассыпался горящий мост. С правого берега помощи ждать не приходилось. Почему-то молчали оставшиеся пушки, хотя могли засыпать сады с укрывающимися врагами градом картечи. Мне оставалось лишь крутить головой и с горечью наблюдать, как рубят моих солдат.
Нас атаковали с шашками наголо. Солдаты начали сдаваться в плен, видя бессмысленность дальнейшего сопротивления. Сильные руки вцепились в меня со всех сторон. Вздернули меня вверх. Радостные салатаевцы скалили зубы и трясли перед моим лицом здоровенными бебутами, с которых капала кровь.
Что сказать? Победа кинжала над штыком вышла у чиркеевцев полной и безоговорочной.
[1] Унтер-офицерский экзамен на офицерский чин был разделен на два разряда. Первый, самый упрощенный, представлял собой простое письмо под диктовку.
[2] Это не авторская выдумка. Так было на самом деле. Один из детей Ахульго, ашильтинец Хасан-Хаджио, был усыновлен в России состоятельным помещиком Парамоновым. Он попал в армию офицером и добился, чтобы его именовали Малачихановым. Н. И. Парамонов-Малачиханов встречался в Калуге с почетным пленником, имамом Шамилем. Служил в Колывановском и Ширванском полках. По одной из версий вышел в отставку полковником.
[3] Подлинная фраза из дневника Граббе. Жуткий тип!
Глава 7
Вася. Салатавия, середина сентября 1839 года.
Нет ныне старого аула Чиркей на земле Дагестана. Ушел под воду одноименного водохранилища. Но его слава до сих пор живет в сердцах потомков лезгин. Победители Бурунтая, Аргвани и Ахульго получили славный щелчок по носу от одного единственного вольного джамаата, сведя на нет все то «нравственное впечатление», о котором твердил Граббе. И так все хитро устроили, что пришлось генералу умыться, сделав хорошую мину при плохой игре.
Старейшины, находившиеся в отряде, усердно изображали раскаяние и потрясение. На коленях клялись всеми святыми, что не при делах.
— Это все глупые юнцы! — уверяли они. — Вышли из-под контроля, хотя мы их предупреждали. 200 абреков. Не могут же тысячи наших односельчан пострадать из-за двух сотен?
Ну, и что было делать Граббе? Признать, что два батальона сбежали, бросив пушку, от кучки молодежи значительно меньшей числом? Позорище! Он бы стер аул с лица земли, да вот незадача: переправиться на другой берег не было никакой возможности.
— Арестовать старейшин! Отправить казаков захватить весь скот жителей Чиркея! Немедленно организовать переход отряда к Миатлинской переправе! Обойдем горы и свалимся чиркеевцам на голову! Попомнят они свое предательство! — заходился в ярости обычно невозмутимый генерал.
На его глазах торжествующие чиркеевцы потащили в аул захваченное орудие и пленных, включая двух раненых офицеров. Он хорошо представлял, как возрадуются его враги в Тифлисе и столице. Как начнут его клевать, выставляя простаком, сначала упустившим Шамиля, а потом бежавшим от ополчения одного аула! Доннер веттер! Все этот идиот, Клюки фон Клюгенау! Увы, критичным мышлением Граббе не обладал, иначе спросил бы сам себя: какого черта⁈ Какого черта и каким местом думал генерал, отправляя батальоны в Чиркей в парадном строю, зная, о роли жителей непокорного села в защите Ахульго, о гибели там сотни мюридов-чиркеевцев и арестовав их старейшину Джамала из-за заговора против мирных переговоров⁈
Клюки старательно изображал, что он не при делах. Что все вышло случайно. Что он рисковал головой под пулями и действовал геройски. Ругался по-немецки и по-русски, хотя с последним выходило не очень. Он языком владел так себе — серединка на половинку — и постоянно вставлял, к месту и без, слово «этих»:
— Этих! Этих! Schurken alle miteinander; man muss sie alle hangen! Этих! Этих![1]– твердил он не переставая, тыча пальцем в чиркеевских старейшин, которые, по его мнению, обвели его вокруг пальца.
Как позже заметил тонкий наблюдатель, генерал был крепок сердцем, но голова у него была не столь крепко организована[2].
Граббе смотрел на
