Вадбольский - Юрий Никитин

— Лошадь, успокойтесь, — крикнул я в распахнутое окно, — все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь!

Вагоны дрогнули, подаваясь назад, качнулись и медленно-медленно двинулись за тянущим их паровозом. Здание вокзала и все амбары так же неспешно поползли в обратную сторону, очень медленно набирая скорость, но, когда вокзал остался позади, Иван в изумлении покрутил головой.

— Как же… Быстро. Никакая коняка не угонится!

— Да, — согласился я, — даже есенинский жеребенок. Дверь не запирай, сейчас зайдет проводник проверять билеты.

Он посмотрел на меня опасливо.

— Ваша милость… вы уже ездили на таком?

— Ты уже спрашивал, — напомнил я. — В умных книгах читал. Ты же видишь, какое у меня умное лицо?

Глава 9

Проводник по распоряжению начальника поезда сообщил, что до Санкт-Петербурга осталось всего пять тысяч верст. Займет это всего две недели, вот такой скоростной поезд, потому рекомендуется закрывать окна занавесками. А то могут головы закружиться от мелькания настолько, что особо чувствительные натуры сойдут с ума, а тех, у кого проблемы с сердцем, могут удавить грудные жабы.

Первые три дня мы питались тем, что купили на конечной станции, но потом я сказал Ивану решительно насчёт вагона-ресторана, он было запротестовал, ему-де в вагон для благородных низзя. Я возразил, что здесь мы все благородные, раз уж не поскупились на билет, чтобы ехать быстро и с комфортом.

Пьяных аристократов я встретил ещё по дороге, кто-то добирался через вагоны с помощью друзей, кто-то с помощью слуг, что больше смахивают на телохранителей.

До вагона-ресторана оставалось рукой подать, когда впереди отворилась дверь и навстречу мне вышел тот самый здоровяк, который Демидов. На этот раз я рассмотрел его лучше: кряжистый, несмотря на высокий рост, мощный, таким наверняка был его дед, который работал простым кузнецом и сумел понравиться Петру Первому силой и умелой работой. Сейчас внук и одет элегантнее, но в лице и фигуре сохранялась природная мощь сына Уральских гор, до аристократа всё же не дотягивает манерой и простецким выражением лица.

В тамбуре перед вагоном-рестораном мы и встретились. Он сказал злобно:

— Ну, тварь, ты попался!..

Я спросил хмуро:

— А не ты?

Он сказал победным голосом:

— Я был навеселе, ты этим воспользовался!

— А твои бодигарды?

— Хто-хто? — переспросил он. — А-а, ты так Кольку и Мишку обозвал?.. Ты напал на них исподтишка, иначе бы в бараний рог согнули и мордой пыль по всей станции вытерли!

Я отступил на шаг, он напирает, большой и в самом деле сильный, уже покраснел от гнева.

На всякий случай я выставил перед собой руки с растопыренными ладонями.

— Тихо-тихо! Я не хочу драться. Хотя ты и велел им сломать мне руку…

Он рыкнул:

— А я хочу!..

Его кулак пронесся мимо моего виска, я в самом деле едва успел уклониться, он быстр, очень быстр, от второго удара тоже отшатнулся, но он не провалился, как я ожидал, устоял и только зло блымал глазами, отслеживая каждое мое движение.

— Лучше бы ты успокоился, — сказал я, — иди напейся, а там хоть обосрись…

— Ах ты…

Я снова отскочил, потом ещё, его напор был бешеным, наконец я подловил на неверном взмахе, ушел в сторону, и с силой удалил сбоку в челюсть. Он вздрогнул, я перехватил правую руку со сжатым кулаком, надавил, он с всхлипом упал на колени.

Я с огромным трудом, что неприятно поразило самого, удержал себя от того, чтобы не сломать ему руку в локте.

— Кто с нам с мечом, — сказал я тяжело дыша, — кто по хлебалу и получит. В следующий раз сломаю шею!

Напоследок пнул его ногой, перепрыгнул, в проходе тесно, и почти бегом добрался до своего вагона, пока его бодигарды где-то околачиваются.

Сердце колотится, как бешеное, оно меня убьет раньше, чем кто-то чужой, надо что-то делать, для меня любая драка величайший стресс, я же не зверь, хотя вот так вдруг зверь, но сам по себе не зверь, вот сейчас уже стыдно и совестно…

Отдыхая в купе, я вспомнил о письме барона к его старому приятелю, на конверте написано «Кириллу Афанасьевичу Вадбольскому от Василия Игнатьевича Вадбольского», хотя в таком случае естественной бы смотрелась приписка перед именем вроде «от его друга» или «от его брата», пусть даже «родственника», но Василий Игнатьевич почему-то написал так, как написал.

Я влез в зеттафлопную память, по старой привычке считаю что во Всемирную Сеть, хотя связь прервана, отыскал строчку «Вадбольские» и охнул. Вадбольских вообще-то тысячи, если не десятки тысяч, это древнейший княжеский род, ведут родословную от Рюриковичей, а ещё и от Гедиминовичей, у них было своё Вадбольское княжество, владели огромными землями по всей Руси и за её пределами.

Сам по себе род существует и в мое время, среди Вадбольских есть и создатели суперкомпьютеров и космопланов, их гаплогруппа N-L550* (L1025-). Не знаю, что это значит, только и понял, что это чистая линия Мономашичей, а линия Василия Игнатьевича идет по прямой от великого князя Владимира, крестившего Русь. Князья Вадбольские яростно сражались в Куликовскую, покрыли себя доблестью во всех войнах Руси, а затем и Российской Империи, в Гражданскую воевали за белых и за красных, сражались в рядах Красной Армии с немецко-фашистскими захватчиками…

Я перевел дыхание, перемахнул через пару сот страниц убористого текста, отыскал именно Вадбольского Василия Игнатьевича, что родился, учился, воевал, затем почему-то впал в жестокую опалу, получил запрет возвращаться в столицу и с тех пор два десятилетия не покидал имения в Сибири…

— Понятно, — пробормотал я тихо. — Так что Кирилл Афанасьевич даже не вода на десятом киселе, а такой же родственник, как все мы друг другу родня, если копнуть до бутылочного горлышка и митохондриальной Евы.

Иван поднял голову.

— Барин?

Я пояснил:

— Надеюсь, Василий Игнатьевич не просит сверхдальнего родственника принять меня под своё крыло.

Он спросил в недоумении:

— А что плохого?

Я пояснил как можно доступнее:

— Это же принять и все те правила и условности, по которым живут в столице! А их столько, что человек там не человек, а тля шестиногая. Или у тли восемь, как у паука?.. Нет, всё-таки шесть, отлегло, всё правильно, а то уж подумал, что Аристотель не ошибся. Никакой свободы личности и демократических прав.

Он покачал головой, в глазах осуждение.

— Больно вы капризный, барин. Баловали вас много.

— Это да, — согласился я, — придется выстаивать. Потому нужно быть крепче, а то и ещё крепчее.

Он вздыхал, я лег и закрыл глаза.