Вадбольский - Юрий Никитин

Вдали над лесом показался дымок, начал расти, приближаться, вот уже в небо бьет струя чёрного дыма, показался сам паровоз: огромный, блестящий, с множеством металлических лесенок справа, слева и сверху, ну да, это же просто большой котел, который требует много воды…

Иван рядом ахнул и перекрестился.

— Господи, помилуй!.. Что это?

— То, на чём поедем, — сказал я.

— Да как на нём ехать? На тех лесенках?

Поезд уже сбавлял скорость, стало видно, что за ним тянутся вагоны, большие, как сараи, и совершенно одинаковые. Народ на станции оживленно заговорил, а из постоялого двора продолжали выносить вещи. Наконец показались и настоящие пассажиры, в смысле, сразу заметно, что это не купцы, а состоятельные дворяне, сдержанные в словах и жестах, держатся с достоинством, не спешат и не суетятся.

Их места не займут, знают, к тому же поезд сразу обратно не отправится, проверка колес, заправка дровами, вон за паровозом грузовая платформа уже почти пустая, а дрова нужны только березовые.

Железная дорога, если честно, поразила до самых чресел. Я ожидал что-то вроде увеличенного паровоза Черепановых, первый вариант перевозил целых три тонны, что ого-го как много в сравнении с телегами. Правда, второй паровоз, что смастерили на следующий год, перевозил уже шестнадцать тонн, но то, что я увидел, ошарашило и ещё как ошарашило.

Такие же паровозы, что медленно сбавляет ход у станции, дожили до моего детства, усердно таская грузы по стране даже в век тепловозов и электровозов, продолжая перевозить грузы в глубинке России на второстепенных магистралях. Такие паровозы практически в неизменном виде возили эшелоны солдат как на Первую Мировую, так и на Вторую, а затем переселенцев на целину, что и понятно: железная дорога не асфальтовое покрытие, там раздолье для конструирования новых типов автомобилей, а здесь всё ограничено колеей, шире колеса не поставишь.

Если черепановский перевозил шестнадцать тонн, то этот наверняка тянет не меньше тысячи, а вообще, как подсказывает услужливая память, паровозы с легкостью таскали и четыре тысячи тонн, лишь потом уступили электровозам.

Иван всё ещё ошалело смотрел на проплывающие вагоны, не тележки, а целые хаты, даже дома, домищи!.. Да ещё и на таких колесах, что смотреть страшно.

— Наш вон тот третий, — сказал я, — не спеши, сейчас остановятся.

Он сказал трепещущим голосом:

— Весь народ поместится?

Я отмахнулся.

— Тут больше провожающих. Не все же коней и повозки продавали, заметил?

Иван горестно вздохнул, подхватил мешки, готовясь идти вслед за вагонами, я остановил жестом, вагоны начали замедляться, пару раз стукнулись буферами, а остановились так, что третий оказался как раз перед нами да так, что и лесенка с дверцей почти прямо передо мной.

Иван с уважением покрутил головой, но ничего не сказал. Я поднялся первым, хватаясь за металлические поручни, взял у него из рук мешки и понес по узкому проходу между стеной с окнами и кабинками-купе с уже распахнутыми дверцами.

Наше купе чуть ли не посредине вагона, я предпочел бы ближе к купе проводницы… хотя здесь проводники, не женское это дело, ну а так вообще всё здорово, справа и слева по диванчику, один шире и помягче другого, между ними под окном столик, над каждым диваном зеркало, а на уровне моего роста справа и слева по деревянной полке, ясно, для багажа.

Я затолкал мешки под диванчик поменьше, это для Ивана, с удовольствием сел на свою и вытянул ноги. Мелькнула мысль предложить ему эту диван, он же старше по возрасту, но и он не поймет, да и вызовет недоумение у всех, кто увидит, почему это аристократ уступил лучшее место слуге.

Иван по моему примеру сел напротив, с беспокойством посматривает то на меня, то на открытую дверь, где по проходу начали проходить пассажиры, с любопытством поглядывая в наше купе.

— Может, закрыть дверь? — предложил он.

— Переодеться хочешь? — уточнил я. — Закрывай.

Он дернулся.

— С чего переодеваться? Что будет дальше?

— Скоро поедем, — сказал я успокаивающе. — Придет проводник, проверит билеты ещё раз, закроет вагон, чтобы никто больше не залез, и тронемся… Надо бы узнать, где будут остановки. Хотя сортир тут есть, в левом конце. Проводник в правом купе, сортир в крайнем слева.

Он помолчал, спросил очень тихо:

— Ваша милость… а вы в самом деле из самой что ни есть глуши?

— Точно, — подтвердил я, — но я мальчик мирный, драк не люблю, а книжек много всяких читал. Всяких! И про чугунки тоже.

Он вздохнул, остался сидеть ровный, как проглотивший ручку от метлы. Я подумал, что когда шел первый день по тайге и вышел к имению Вадбольских, чувствовал себя во временах то ли Рюрика, то ли Ивана Грозного, но по мере того, как с Иваном продвигались ближе к столице, цивилизацией пахло всё отчётливее.

Иван ахал и дивился, а я смотрел и с радостно-тревожным чувством старался угадать, что же увидим на том конце дороги, в Санкт-Петербурге. Век пара или уже электричества?

Я раньше замечал, что люди в общих и плацкартных вагонах, как только садятся в поезд, сразу же начинают есть. Те, что в купе, идут в ресторан и первым делом начинают пить. Пассажиры спальных чаще заказывают еду с доставкой в купе, но некоторые всё же идут в ресторан, чтобы не просто поесть и выпить, но и посмотреть по сторонам, а то и кому-нить начистить хлебало.

В этом поезде нет ни общих, ни плацкартных вагонов, а помесь купейных со спальными. Простой народ ещё не дорос до путешествий по железной дороге, а остальные могут заплатить за роскошь, не важно аристократы или богатые купцы.

Как ни странно, сдержаннее всего ведут себя аристократы высоких фамилий. Это я заметил ещё на станции, хотя там вряд ли князья высшего круга, а потомство недавнего промышленника из крепостных крестьян Демидова можно не считать.

Последними из постоялого двора вышли степенно и с достоинством люди в аккуратно пошитых сюртуках и камзолах, которые носят люди либо на государственной службе, либо просто потомственные дворяне, которые умеют пристойно держаться, пристойно одеваться и пристойно выглядеть.

Они же последними и без спешки поднимались в вагоны, здесь именно поднимаются по крутой металлической лестнице, причем нижняя ступенька довольно высоко над землей, некоторых приходилось подсаживать.

До эпохи перронов, когда в вагоны не поднимаются, а переходят. далеко.

Наконец паровоз засвистел, да так мощно и пронзительно, что лошади на привокзальной площади в ужасе заржали. Многие подпрыгнули и попытались выскочить из оглобель,