Вадбольский - Юрий Никитин
— Сейчас принесут. Всё в порядке.
Он посмотрел на меня с подозрением.
— А что, так можно было сразу?
— Да как-то забыл, — признался я.
Он посмотрел с подозрением, но не стал спрашивать, где я пропадал. Через четверть часа в дверь деликатно постучали, Иван поспешно отворил, двое официантов внесли толстые плетеные корзины, мощно пахнуло свежеподжаренным нежнейшим мясом.
На нашем столе появилась толстая, как кабан, коричневая тушка откормленного гуся с задранными культяпками лапок и распоротым брюхом, откуда выглядывают коричневые комочки мелких птичек, на блюдах ломти прожаренной оленины, телятины, вепрятины, отдельно собраны блестящие от жира бараньи ребрышки, лопну, но всё обглодаю, а ещё и филе из красной рыбы разных пород.
Иван охнул:
— Ваше благородие…
— Теперь и ты благородие, — успокоил я. — Садись, ешь.
Он пробормотал:
— Но так нельзя. Слуги всегда отдельно.
— Ты сейчас не слуга, — пояснил я, — а боевой соратник в дивном приключении. Ешь, нам нужны силы для преодоления и преодолевания.
Ночами над паровозом столб багровых искр, что красиво загибается, как огненный хвост и стелется над тремя первыми вагонами. Днём искры тоже видно, хотя не так ярко, зато чёрный шлейф дыма накрывает вагонов пять, не меньше, а если сидеть на ступеньках, высунувшись из вагона, то можно ощутить на зубах хруст угольных крошек.
Одна тревожная мысль беспокоила, я вздохнул, поднялся. Иван вскочил, заметив как я помрачнел.
— Барин?
Я вздохнул, сказал Ивану:
— Оставайся в купе. Никуда пока не уходи.
Он спросил встревожено:
— А вы, ваша милость?
— Скоро вернусь.
В восьмом вагоне увидел двух тех самых амбалов у раскрытого окна, любуются проплывающими мимо видами, ах-ах, любители природы.
Как только я появился, оба насторожились, закрыли собой проход, один сделал шаг вперед, сжимая и разжимая кулаки.
Я улыбнулся, поманил их пальцем, сказал тихо:
— Разговор есть.
Переглянулись, без особой охоты подошли, но не встали близко, уже на себе знают, что я неплох, как боец, чего раньше никак не ожидали. И сейчас смотрят без страха, просто следят за каждым моим движением, почти уверенные, что теперь-то справятся.
— Чё надо? — спросил тот, что на полшага ближе.
Я сказал мягким голосом и с самой милой улыбкой, привет Карнеги:
— Ребята, вашу службу понимаю, хорошая мужская работа, что опасна и трудна. Но у меня один вопрос: здесь подчиняетесь главе рода или этому… ну, которого сопровождаете?
Они переглянулись, первый проворчал:
— Везде подчиняемся князю Демидову, главе рода.
— Понятно, — сказал я, — этого охраняемого должны беречь от неприятностей, доставить в Петербург… и даже там охранять?
Первый кивнул.
— Да, но…
— Так вот, — сказал я как можно убедительнее, — не убережете, если ещё ко мне полезет. Вы же поняли, я чего-то стою. Наказ главы рода пойдет коту под хвост, вас взгреют, выгонят, а то и вообще… ну, вы поняли. И здесь вы мне помешать не сумеете.
Первый сказал угрюмо:
— Постараемся.
— Не успеете, — сказал я сожалеюще. — Хватит одного удачного удара, а я смогу, и он калека. И что скажете главе? И что скажет он или сделает?..
Оба смотрят молча и ожидающе, я вздохнул.
— Подсказываю, как всё сделать правильно. Не давайте ему лезть ко мне! Отвлекайте, поите с утра до вечера, укажите на доступных женщин, тут они есть, я и то заметил… А прибудем в Петербург, разойдемся каждый по своим делам. А вам от главы рода выпишут премии за разумное поведение.
Они переглянулись, первый сказал примирительно:
— Но тогда и вы не задирайтесь.
Я вскинул ладони в протестующем жесте.
— Кто задирался, вы видели. Я книжник, не люблю драки.
Он криво ухмыльнулся.
— Уж и не знаю, что за книги вы читаете!
— Обязательное обучение аристократа, — пояснил я со вздохом. — Не хотел, но пришлось. А теперь продолжайте выполнять наказ главы рода.
Когда я вернулся, встревоженный Иван вскочил с места, глаза его обшаривали взглядом мое лицо, отыскивая ссадины и кровоподтеки.
— Как… прошло?
— Поговорили о культуре, — сообщил я.
— Тут есть с кем говорить?
Я вздохнул.
— Иван…
Он кивнул.
— Понял-понял. Больше ни слова.
— Ляг и спи, — посоветовал я. — Зелье требует больше еды и сна. Во сне регенерация лучше всего… регенерация — так у нас в глуши зовут восстановление тела. Пока едем, должен восстановиться хотя бы до пятидесятилетнего.
Он взглянул с недоумением.
— Но мне и так пятьдесят…
Я отмахнулся.
— До настоящего пятидесятилетнего.
В моем мире пятидесятилетний не отличался от тридцатилетнего, а двадцатилетних превосходит по всем статьям.
К концу второй недели поездки я сам замечал изменения во внешности Ивана. В потухших глазах всё чаще вспыхивает молодой огонь, плечи расправились, с живота ушли последние капли жира, зато грудные мышцы стали выпуклыми, а руки заметно толще.
До Петербурга осталось меньше недели, народ уже заждался, из всех окон торчат головы, хотя смотреть не на что, тайга справа, тайга слева, велика Россия, только и увидишь стадо оленей или медведицу с медвежатками.
Правда, на станциях ожидают бабы с грибами, ягодами и лесными кореньями, ничего особенного, но скучающие пассажиры скупают всё.
Иван старается экономить, я же покупал часто и много, но не потому, что голодаю, не оставляет ощущение, что я в какой-то веселой туристической поездке.
Когда потянулись пригороды Петербурга, Иван тоже высунулся из окна, жадно всматривался в огромное и разномастное скопище домов.
— Сколько же здесь народу, — прошептал он с благоговением.
Я хмыкнул.
— Пригород. В город въедем через полчаса-час.
Он охнул.
— Там народу ещё больше?
— И дома выше, — заверил я.
Он молча покачал головой, в глазах застыло и не покидало их изумление громадностью мира.
А поезд вся тянулся и тянулся, чуточку сбавив ход, дома постепенно вырастали, потянулись просторные склады, а железнодорожные пути начали разветвляться, что ещё больше изумило Ивана.
— Хорошо, — сказал я с удовлетворением и потянулся. — Сейчас гостиницу, ванную и пойдём смотреть город.
Иван сказал осторожно:
— Ваша милость, может, лучше на постоялом дворе?
Я ответил мирно:
— Да хоть при трактире, могу и в конюшне спать на свежем сене… Но мы в столице, чуешь? Потому просто обязаны остановиться в приличной гостинице.
Он охнул.
— Да ещё приличной? Это же сколько денег надо?
— Узнаем, — ответил я беспечно. — За спрос не бьют в нос. У нас ещё малость осталось?
Он вздохнул.
— Надолго ли? Москва денежки любит.
— Это не Москва, — уточнил я, подумал, уточнил снова, — А Петербург любит большие денежки.
— Ну вот, — сказал он безнадежным голосом.
Поезд наконец въехал, как я понял, на территорию вокзала, я не поверил глазам, слева появился и потащился вдоль вагонов, замедляя ход, настоящий перрон!
Цивилизация бьет
