По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Сразу за школой, уже на самом краю села, среди лип, располагалась церковь, а потом начинались поля, через которые вилась грунтовка.
Максим дал КИРу команду вернуть дрон-разведчик на корабль и приступил к подготовке.
Утро вторника девятнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года выдалось пасмурным. Но без дождя.
Максим выбрался с корабля, доплыл до берега, достал из водонепроницаемого вещевого мешка одежду и сапоги и разделся, оставшись только в трусах и тонком, облегающем тело, бронежилете из поляризованного углерита поверх майки.
Бронежилет, как и одежду с сапогами, а также водонепроницаемым вещевым мешком сделал в молекулярном синтезаторе КИР из имеющихся материалов.
Поначалу Максим раздумывал, стоит ли надевать бронежилет. Всё-таки вещь, явно выбивающаяся из нынешнего времени. Но потом подумал: какого чёрта? Он собирается воевать, а бронежилет спокойно держит винтовочную пулю на пятидесяти метрах (об автоматной и осколках и речи нет). Допустим, попадёт он в руки врага. Это возможно, например, если Максим погибнет. И что? Поляризованный углерит — это такой материал, который никому в этом мире воспроизвести не удастся ещё очень и очень долго. Со структурой, возможно, и разберутся, поймут, что сделано на основе углерода. Но это всё. Дальше нужно создавать специальное оборудование, а как его создать, если только для камеры сверхвысокого давления требуются такие сплавы, которых даже в теории ещё нет?
Так что будем носить. Жизнь и здоровье дороже.
Комбинезон, ботинки и лодку спрятал в кустах, хорошенько замаскировав.
Переоделся.
Он знал, как выглядит — вчера смотрелся в зеркало.
Молодой черноволосый и кареглазый парень с двухдневной щетиной в стареньком чёрном пиджаке поверх некогда белой рубахи.
Засаленная чёрная же кепка на голове.
Тёмно-серые поношенные штаны поверх нечищеных сапог с узким кожаным ремнём, потрескавшимся от времени.
Невзрачный серый вещевой мешок через плечо. В мешке — кобура с ТТ и запасной обоймой, универсальный нож, десять плиток пищевого концентрата (на одной такой плитке взрослый человек мог продержаться три-четыре дня) и три литра энергетика в лёгких металлических флягах с завинчивающимися крышками. Последние тоже были изготовлены в синтезаторе и напоминали одновременно немецкие и советские фляги этого времени.
Готов?
Готов.
— КИР, время?
— Семь часов сорок минут, — раздалось в его голове.
— Семь сорок? — усмехнувшись, переспросил Максим. — Символично.
— Мне кажется, ты сейчас пошутил.
— Правильно кажется.
— Объяснишь?
— КИР, — вздохнул Максим. — Вся соль шутки в том, что объяснять её не надо. Подумай сам. Допрёшь — хорошо. Не допрёшь — вечером объясню. Если живы будем.
Вчера вечером Максим вживил себе имплант с копией КИРа и теперь имел с ним постоянную прямую связь и даже мог общаться мысленно.
Он не любил импланты с искусственным интеллектом и был в этом не одинок.
Когда в пятидесятых годах двадцать первого века технологии вживления таких имплантов достигли больших высот, многие, в особенности молодёжь на Западе, принялись активно их использовать, хвастаясь мгновенным доступом в Сеть и новыми небывалыми возможностями.
Мода, как это часто бывает с модой, очень быстро охватила десятки и даже сотни миллионов людей. Благо, для вживления не требовалось дорогостоящей операции, а производители имплантов давали стопроцентную гарантию безопасности.
Средства массовой информации наряду с популярными блогерами, мнящими себя великим футурологами, трубили о наступлении новой эры в истории человечества. Эры прямого слияния человеческого разума с ИИ.
Ошиблись.
Никто даже специально не противостоял нейролюдям (так их метко прозвали в прессе, и словечко прижилось). Нет, конечно, высказывались мнения, и довольно авторитетные, что не надо торопиться, поскольку всё это радостное слияние может привести к необратимым последствиям, характер которых мы пока и представить не можем, но которые просто могут уничтожить расу хомо сапиенс, как таковую.
Но мнения — это мнения.
Каждый может высказать, у нас свободная планета. Законодательно никто не противостоял (хотя голоса о том, что законы, запрещающие «Три И» [2] необходимо принять как можно скорее, раздавались довольно громко).
Увлечение само кончилось.
Не прижилась мода.
Более того, как-то постепенно выяснилось, что обычному гражданину, чья профессия не связана с постоянными экстремальными ситуациями, неприлично вживлять себе «Три И» и становиться нейрочеловеком. Это всё равно, что жить, извините, с глистом. Только разумным.
Тем не менее, нейролюди остались (как и термин). Но было их теперь относительно немного и делились они на тех, кому это было необходимо в силу профессии (тот же Максим вживлял себе «Три И», когда был военным разведчиком), и тех, кому это просто нравилось.
К последним окружающие относились как безобидным чудакам, но на всякий случай старались держаться от них подальше. Благо словечко «толерантность» вместе с тем, что оно означало, давно приобрело негативный смысл, а затем и вовсе отправилось на языковую свалку, где догнивало вместе с «консенсусом», «супервайзером» и другими, не прижившимися в русском языке терминами.
Вместо него вернулось старое доброе «терпимость», которое означало следующее: ты можешь считать себя кем угодно и вести себя, как угодно, но лишь до тех пор, пока твои «особенности» не мешают жить другим и не становятся предметом торга.
— Если живы будем, — повторил КИР. — Мне не нравится это «если».
— Не ссать, КИР, — сказал Максим. — Мы их сделаем.
Он уже шагал по лесу, держа направление к броду.
Максим шёл быстро и бесшумно, специальным походным шагом разведчика, скользя между деревьями, перепрыгивая через валёжник, пригибаясь под низкими ветвями и обходя густые кусты.
Вот и речка.
Он быстро снял сапоги с портянками и штаны, перешёл на другую сторону по колено в воде.
Плеснула хвостом рыба, и Максим подумал, что хорошо бы сейчас посидеть на берегу этой речки под названием Жерев с удочкой. Наловить окуньков, сварить уху, заночевать в палатке… Интересно, в его времени речка Жерев сохранилась? А село Лугины?
Если вернусь, обязательно съезжу.
Если вернусь, да… Вернусь ли? Будем честны, шансов на это очень мало. Однако думать об этом долго — только зря расстраиваться. Делай, что должно, и будь, что будет.
На другом берегу он оделся, обулся и неторопливо зашагал через поле. Отсюда до школы в Лугинах было ровно три с половиной километра, а до девяти часов утра оставался ещё целый час. Вагон времени.
Не доходя до Лугинок, Максим свернул налево, срезая путь. Миновал какие-то сараи, оставил по правую руку тот самый двухэтажный грязно-жёлтый помещичий особняк, который уже наблюдал на обзорном экране, а по левую — двойной ряд высоких елей на краю футбольного поля.
Ни одного жителя.
Только в окне особняка на втором этаже шевельнулась занавеска.
Грунтовая дорога обогнула рощу, свернула направо, перепрыгнула по деревянному мосту через ручей, пошла вверх.
Здесь Максим перепрыгнул на хорошо утоптанную тропинку, бегущую среди берёз. По ней идти было как-то веселее. Вскоре тропинка повернула налево, к Лугинам, и побежала уже вдоль мощёной дороги. Сегодня на ней было пустынно: за всё время проехала только одна машина — открытый армейский Volkswagen Typ 82 защитного цвета с водителем и тремя офицерами, которые не обратили на Максима ни малейшего внимания.
Немецкий патруль попался ему уже в самих Лугинах, когда он только ступил на центральную площадь села. Обломки памятника Ленину убрали, и теперь перед зданием управы, сиротливо торчал один постамент.
Максим шёл спокойно и послушно остановился, когда услышал за спиной знакомое:
— Halt! [3]
Остановился, повернулся.
Двое немцев в пехотной форме вермахта. Каски, сапоги, винтовки Mauser 98k за спиной. Ефрейтор и рядовой — он же schütze, стрелок.
