По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Надо же, подумал Максим, проезжая часть и тротуар. Всё, как положено.
Он представил себе, в какое месиво эта дорога с тропинкой превращаются в период осенне-весенней распутицы и усмехнулся. Вот оно, стратегическое оружие России, которое выручало её при нашествии врагов во все времена наряду с мужеством, отвагой и упрямством русского народа. Дороги. Непроходимые осенью и весной. С липкой пылью до небес летом. С метелями, глубокими снегами и смертельными морозами зимой. Сколько вражеских костей лежит по их обочинам, и не сосчитать. А сколько ещё ляжет…
Разве что татаро-монголы смогли в своё время противостоять этому «оружию». Но лишь потому, что с рождения были в седле, а их кони и они сами с одинаковым терпением переносили и жару, и метели с морозами, и любое бездорожье. Это вам не Европа, где ещё древние римляне предпочитали перемещать свои непобедимые легионы по отменным дорогам, которые сами же и строили.
Над деревянным мостом, переброшенном через ручей, дрон обогнал телегу, в которую была запряжена неказистая гнедая лошадка. В телеге лежало несколько мешков, при виде которых в голове Максима всплыло полузабытое слово «дерюга».
На передке телеги с вожжами в руках сидел, заросший чёрной щетиной, мужик неопределённого возраста с дымящейся самокруткой в зубах. На мужике были надеты какие-то серые штаны, заправленные в пыльные разбитые сапоги, и совершенно ветхий, лоснящийся на локтях, коричневый пиджак поверх зеленоватой рубахи. На голове — кепка-восьмиклинка. По сравнению с остальной одеждой выглядела относительно новой и даже чуть ли не модной.
— Зависни над ним, — попросил КИР. — Хочу одежду скопировать получше.
— Эй, ты меня собрался в это одевать?
— Не совсем. Но похоже. Если ты думаешь, что в моей памяти полно примеров одежды этого времени и этой местности, то ошибаешься. Что-то есть, конечно, но крайне мало. А Сеть здесь отсутствует и появится не раньше, чем лет через шестьдесят. Ты вот дал мне задание одежду скроить из тех материалов, что у нас имеются, в это не так просто.
— Извини, не подумал, — сказал Максим. — Ты прав, нам нужна полная идентичность.
— Именно, — подтвердил КИР. — Всё, срисовал, полетели дальше.
Дрон обогнал телегу и поднялся ещё выше. Впереди показался перекрёсток.
Вот и дорога, мощёная камнем. Теперь налево — туда, где в паре километров уже виднеется другое село — Лугины.
Глава восьмая
Здесь движение было оживлённее.
Удачно прикидывающийся жуком дрон-разведчик, летел не быстро, как и положено жуку. По дороге он обогнал немецкую конную повозку с установленными на неё двумя спаренными зенитными пулемётами и запылённый пехотный взвод вермахта под командованием уставшего белобрысого лейтенанта, на вид совсем мальчишки.
Его самого обогнал движущийся в сторону Лугин крытый легковой «опель»; двое немецких солдат на мотоциклах, и видавшая виды советская полуторка ГАЗ-АА, в деревянном кузове которой смирно сидели какие-то бабы и мужики с мешками и узлами в обнимку.
Максим прибавил скорости.
Дрон проскользнул над крышами домов (редкие из них были даже покрыты шифером), завис над центральной площадью.
Напротив охристого двухэтажного здания с фронтоном и двумя флагами над входом — красном с чёрной свастикой в белом круге и жёлто-голубым — высилась на постаменте белая скульптурная фигура Владимира Ильича Ленина с протянутой в будущее рукой.
Эту фигуру сейчас готовился стаскивать с постамента гусеничный трактор с открытой кабиной, на радиаторе которого можно было различить облупленную надпись «Сталинец» красными буквами.
— Трактор С-65, — сообщил КИР. — Дизель, шестьдесят пять лошадиных сил. Выпускался на Челябинском тракторном заводе.
Скульптуру уже обмотали тросом. Тракторист за рычагами ждал команды.
Щекастый полицай с белой повязкой на рукаве, на которой чернела надпись Politsei, и винтовкой за плечом, вальяжно обошёл скульптуру против часовой стрелки, подёргал трос, проверяя натяжение, отошёл в сторону и махнул рукой:
— Пiшов! [1]
Трактор взревел, выпустил клуб чёрного дыма, дёрнулся.
Лязгнули гусеницы.
Трос натянулся. Скульптура покачнулась, упала вперёд на булыжную мостовую и разбилась на несколько кусков.
Теперь стало видно, что сделана онабыла из дерева и гипса.
— Добре! — удовлетворённо сказал полицай, достал из кармана портсигар, оттуда папиросу, закурил.
Максим направил дрон-разведчик к деревянному щиту перед зданием сельской администрации, на котором белели три объявления.
Дрон завис перед доской, сделал несколько чётких снимков, поднялся вверх, спрятался на козырьке за флагом Третьего рейха.
Первая листовка на русском языке гласила:
ГРАЖДАНЕ!
Большевики изгнаны!
Немцы пришли к Вам!
24 года советского режима прошли и больше никогда не возвратятся: 24 года невероятных обещаний и громко звучащих фраз, и столько же лет разочарования, возрастающей нищеты, беспрерывного надзора, террора, нужды и слез!
Ужасное наследие оставили интернациональные жидо-коммунистические преступники — Сталин и его приспешики! Хозяйственная жизнь замерла, земля опустошена, города разрушены.
Немцы пришли к Вам не как покорители, а как освободители от большевистского ига. Везде, где только возможно, германские военные учреждения будут помогать всем, кто с верой и надеждой относятся к нам.
ГРАЖДАНЕ и ГРАЖДАНКИ!
Смело помогайте залечивать раны, нанесенные войной. Работайте на строительство новой лучшей жизни без жидов, коммунистов и НКВД, без коллективов, без каторги и без стахановской системы, без колхозов и без помещиков!
Вторая на немецком, русском и украинском языках требовала сдать всё имеющееся огнестрельное оружие, а также гранаты и взрывчатку в ближайшую комендатуру или немецкую воинскую часть. За неподчинение — расстрел.
Наконец, третье, написанное по-русски и украински печатными буквами чёрной тушью на белом листе плотной бумаги, сообщало, что завтра, 18 августа 1941 года к 9 часам утра, всё еврейское население Лугин, включая женщин, стариков и детей, должно явиться с вещами к зданию школы. При себе иметь запас еды на три дня. Явка обязательна. За неподчинение — расстрел.
— Видишь это объявление? — спросил Максим и КИРа.
— Слепой не увидит.
— Это то, что я думаю? Их собираются увезти в Германию и поместить в какой-нибудь концлагерь?
— Много чести. Расстреляют где-нибудь неподалёку. Расстреляют и закопают.
— Даже так?
— По моим сведениям — только так. Напомню, что в Киеве, в Бабьем Яру, чуть больше чем через месяц, двадцать девятого и тридцатого сентября, немцы и украинские нацисты расстреляют около тридцати пяти тысяч евреев, включая стариков, женщин и детей. А затем до сорок третьего года включительно ещё от ста до ста пятидесяти тысяч, точно никто не знает. Без всяких концлагерей.
— Верно. Подзабыл я историю и кто такие украинские нацисты. Они же, в основном, евреев и расстреливали на Украине, так?
— Так. И не только евреев. Через два года, с февраля по август сорок третьего, ОУНовцы уничтожат до шестидесяти тысяч поляков на Волыни, в Полесье, Галиции и Холмщине. Так называемая Волынская резня.
— Вспомнил.
— Плюс русское население, коммунистов и сочувствующих, советских военнопленных. Не щадили никого.
— Да.
— Могу также напомнить, что, начиная с две тысячи четырнадцатого года и вплоть до начала Специальной военной операции России, на Донбассе украинскими нацистами было убито около пятнадцати тысяч человек мирного населения. Среди них — две с половиной тысячи детей.
— Я был на Аллее ангелов в Донецке, — сказал Максим. — Туда возят всех молодых офицеров, кто только получил погоны. Чтобы знали помнили, за что их деды воевали. Что ж, спасибо. Найди мне пока, где здесь школа.
— Есть найти школу.
Лугины были довольно крупным селом, но всё же не городом, и кирпичных строений здесь имелось — раз-два и обчёлся. Поэтому школа отыскалась довольно быстро. Двухэтажное здание красного кирпича с новенькой шиферной крышей, стоящее на пригорке сразу за речкой. Перешёл мост и — вот она. Минут десять пешком от центральной площади.
