Русский маятник - Андрей Владимирович Булычев
– А два корабельных пакгауза: такелажный и парусный склады? – прищурившись, произнёс Пётр Фёдорович. – В депеше прямо указывалось, что русский полк императорской лейб-гвардии, вскрыв все запоры, развалил два этих склада, а потом к тому же ещё и сжёг. И приложена оценка ущерба понесённого короной Пруссии общим числом в две тысячи талеров.
– Две тысячи талеров! – воскликнул Алексей. – Помилуй Бог, ваше превосходительство! Да как же гнилой, полуразваленный сарай, без дверей и окон, с просевшими стенами и крышей, целую тысячу может стоить?! Там и вскрывать ведь нечего было, никаких засовов на дверях и окнах в помине не было, потому как без них самих развалюхи стояли.
– Ну, я не знаю, Алексей Петрович, так прописано было. – Берхман развёл руками. – Хорошо, а сожгли тогда их зачем?
– Так обогревать-то казармы нужно было как-то, – вздохнув, тусклым голосом произнёс Егоров. – Люди с дальнего марша, не кормленные, несколько часов на плацу под ветром прождали, когда им разрешение дадут в казармы заходить. Еле вытребовали ведь то разрешение со скандалом. Ну вот зашли мы в те каменные казармы, а там всё ледяное. Дров у пруссаков не допросишься. Ну что же мне людей дальше морозить? Нашли в самом дальнем углу порта эти два развалившихся сарая, внутри них пусто, всё там обваленное, вот и пустили на дрова. Чего же им просто так стоять и гнить? Можно сказать, помогли само то место пруссакам расчистить, спасибо бы лучше сказали, а они кляузы строчат. Да заплачу я эти две тысячи талеров, с меня не убудет.
– Нда-а, – глубокомысленно произнёс генерал. – Есть в твоих словах резон, Алексей Петрович. Ла-адно, если всё так, как ты и говоришь было. Видать, обиделись пруссаки на тебя, вот и начали чинить пакости, причём пакости гвардии самой государыни императрицы. Впроголодь полк держали, морозили, унизить хотели. Нехорошо-о. – Он покачал головой. – А вы, говорите, не поддались им? Как по городу шли, а ну повтори?
– С высоко поднятой головой, ваше превосходительство, – проворчал Алексей. – Шинели скинули, чтоб медали и гвардейские мундиры были видны. Штыки на ружья и на плечо, а потом строевым под барабанный бой и под реющим знаменем.
– Под реющим императорским знаменем, – повторил Берхман. – Хорошо сказано. Так, Алексей, пошли к генерал-аншефу. Он как раз должен был освободиться. Будешь рассказывать ему, как всё там было, только не горячись, помни, что перед тобой сам президент Военной коллегии. Как-никак первое лицо после государыни над всеми войсками. Будет ругаться, кулаком стучать, ты молчи, головой только кивай и «так точно» кричи. А уж мы тут разберёмся дальше. Уяснил?
– Так точно, уяснил, ваше превосходительство.
– Ну пошли. – Пётр Фёдорович поднялся из своего массивного дубового кресла и толкнул дверь кабинета. – Гришка, мы у Салтыкова! Сегодня я никого более не принимаю, уже вон вечер, гони всех в шею!
Длинным переходом прошли к парадной лестнице, по которой поднялись на второй этаж. Свечи на стенах отбрасывали тени, ноги гулко били по застеленным ковровым дорожкам. Встречные офицеры отдавали честь и сходили с дорожки в сторону, пропуская. Только один, такой же грузный, как и генерал-поручик, вице-президент Военной коллегии граф Мусин-Пушкин изволил перекинуться парой фраз с Берхманом.
– Что, голубчик, нашкодили? – Он покачал головой, взирая на Егорова. – Ай-ай-ай, сколько же волнений из-за вас. – Валентин Платонович постарался сделать строгое лицо. Но, будучи от природы незлобивым и весьма добродушным, тут же расплылся в улыбке. – Ну не переживай, повинись Николай Ивановичу, покайся смиренно, авось и простит. Ибо в самом Писании даже сказано, что повинную голову даже и меч не сечёт.
– Как сам-то он? – поинтересовался Берхман. – В духе ли? А то час назад с Самойловым Александром Николаевичем в голос до хрипоты спорил. Может, нам лучше повременить и позже зайти?
– Идите. – Мусин-Пушкин махнул рукой. – Остыл уже. Ну что поделаешь, после его светлости князя Вяземского граф Самойлов все финансы ведь на себя нынче перетянул, лишнюю тысчонку без его согласования из казны для дела не возьми, вот с того и огорчается Николай Иванович. Ох, времена. – И покачав головой, сановник пошёл дальше.
– К их высокопревосходительству с бригадиром Егоровым, – толкнув дверь в приёмной, оповестил адъютанта Берхман. – Николай Иванович самолично наказал к нему зайти.
– Пётр Фёдорович, у него люди. – Офицер кивнул на обитую малиновым бархатом дверь. – С казначейскими уже изрядно времени сидит. Не знаю даже, примет ли вас, поздно ведь уже.
– Но ты всё же сообщи ему, голубчик, – попросил генерал. – А то не зайдёшь, тоже ведь некрасиво получится.
Адъютант подумал и, кивнув головой, на цыпочках прошёл к дверному проёму. Постояв немного и вслушиваясь, он толкнул дверь и тихонько прошёл в соседнюю комнату.
– Ожидайте, ваше превосходительство, – приглушённо проговорил он, вернувшись. – Вас скоро примут, а пока можете присесть.
Опять бесконечно долго тянулось время, раза три в приёмную заходили офицеры, но адъютант делал в журнале пометки и просил их прийти завтра. «Их высокопревосходительство сегодня никого не примет», – был всем один ответ. Наконец, открылась малиновая дверь, и из неё вышли два господина в статском с ворохом бумаг в руках. Зазвучал колокольчик, и адъютант Салтыкова приоткрыл дверь в его кабинет.
– Пожалуйста, ваше превосходительство. – Он сделал лёгкий поклон, отступая в сторону. – А вам, господин бригадир, не велено было входить, – преградил он путь Егорову. – Только генерал-поручику. Вы посидите пока здесь, если будет позволено, я вас сию минуту пропущу.
«Сколько я уже тут? – думал Алексей, коротая время. – Часов пять точно. Роты уже, поди, помылись, теперь ужинают. Кто-то из артелей с ним покончил, егеря перебирают заплечные мешки и стирают мундиры. Потом будут чистить и смазывать оружие. Ещё пара часов – и дежурные офицеры разрешат всем укладываться. В казармах сейчас натоплено, в спёртом воздухе витает густой дух сотен мужских тел. Пахнет потом, мясной кашей и дёгтем. Старший Милорадович вот-вот отпустит офицеров на квартиры и в командирскую казарму, в зависимости от того, кто где проживает. И все сейчас строят планы, как же они проведут этот вечер и ночь. Лишь бы опять не разодрались с соседями-гвардейцами в трактирах, – кольнула тревожная мысль. – Раза два уже доходило до серьёзных разбирательств за такое, ладно малым обошлось. Хотя так-то измайловский полк эту неделю в дежурных по гарнизону, с измайловцами у егерей негласный мир, что не скажешь о преображенцах и кавалергардах. Ну да ладно, пар выпустить ребяткам тоже нужно, заслужили».
Мысли перенесли Алексея за сотни вёрст, туда, где в занесённых снегом калужских лесах затерялось Егорьевское. Время ужина, в большой гостиной за круглым столом сейчас сидят самые близкие ему люди. Катарина держит на коленях Лёшку. Младший уже большой, через неделю два года исполнится, черпает из глубокой миски овсяной кисель ложкой и размазывает его по лицу. Рядом с матерью Настя, большая уже девка, в апреле пятнадцать будет, ещё пара лет – и женихи хороводом виться начнут. Софочка Гусевых за ней по пятам ходит, всё время в рот глядит, пример с Насти берёт, а у той-то уже свои тайны. Колька толкается локтем с ровесником Егоркой, и каждый из них запихивает наперегонки в рот кашу. У мальчишек вечное соревнование, кто вперёд добежит до того дерева, кто выше на него залезет. Вот и здесь тоже: кто быстрее доест – тот и выйдет из-за стола играть дальше. Мотивация. Вовка Серёгин тоже старается угнаться за ними, да куда уж ему, два года разницы, торопится, бедолага, что-нибудь вечно рассыплет или разольёт, тут уж Милица с бабушкой Йованой взбучку мальцу дают. Гусев говорил, что сестра Анна всё больше в поместье сейчас живёт. И правда, чего же ей в пустом козельском доме делать, когда тут такое веселье? Да и Кулгунин Олег рядом. Что-то тут есть такое. Похоже, по сердцу отставной подполковник пришёлся сестрёнке. А что, человек
