Нищий барин - Дмитрий Валерьевич Иванов
Гришка смотрит на нас без должного почтения и испуга. Похоже, разбаловал я своих крепостных, пока бухал.
Доказательства кражи лежат во дворе: пяток сосен, обрубленных до голых стволов. Орудие преступление находится тут же — топор, воткнутый в чурку, валяющуюся у ворот.
— Грабишь барина? — с угрозой спросил Мирон, сжимая и разжимая кулаки.
— То не я их срубил! Другой! Нашёл в лесу! — ответил Григорий, и я понял, что Мирона-то он боится.
— Вот я тебя, дурака, поучу сейчас, — и Мирон шагнул к ворюге.
Далее события понеслись со скоростью стиральной машинки на отжиме. Гришка схватил бревно, одно из четырехметровых, и попытался изобразить из себя монаха Шао-Линя, раскручивая оное вокруг себя. Дети с визгом разбежались по двору, Тимоха быстро удрал на улицу, а Мирон, храбро прикрываясь мной, потянул меня туда же.
— Барин, отойди, ушибет, — ревел мой дворовой.
Я поступил неожиданно и для себя и для врага: схватил каменюку и метнул прямо в физиономию Гришке. Бросок был точный, что ещё больше разъярило бунтаря. Тот ринулся на нас с Мироном и на Тимоху в засадном полку, и это было его ошибкой. Сосна ударилась о стойку ворот и, не сломавшись, вылетела из рук мужика. Тут же Мирон, отодвинув меня в сторону, схватил за космы громилу одной рукой и хорошенько врезал по морде другой. От удара Кожемяка распластался на пыльном дворе!
— Убили-и-и!
На Мирона летела, очевидно, жена Гришки с ухватом в руках, но была она не сильно статями награждена, и Мирон легко обезоружил бабу — заехал той в челюсть, отчего баба упала рядом с мужем. Он ещё и ногой её пнуть хотел, но я, ещё не изживший из себя человека будущего, помешал это сделать.
— Ушибу, — очнулся поверженный боец на шестах, то есть на бревнах.
— Молчать, скотина! Запорю! В солдаты! На каторгу! Велесову продам! — разорялся я, выйдя из себя.
Вдруг Гришка зарыдал, как дитя и, встав на колени, пополз ко мне, моля о прощении.
— То не тебя, Мирона стукнуть хотел! Прости!
От яростного нападения до искреннего раскаянья десять секунд и один удар Мирона.
«Да он бухой!» — сообразил я, учуяв запах сивухи.
— Значит так! Пятьдесят розг тебе и тридцать твоей бабе! Теперь рассказывай, зачем тебе эти столбы? — спокойно говорю я, присаживаясь на чурку, предварительно вынув оттуда топор.
— Изба покосилась барин. Бес попутал! Отработаю! — винится Гришка, одновременно пытаясь привести в чувство свою жену.
— Да брось ты её. Дышит, и ладно, — злюсь я. — А чего у меня не спросил вначале?
— Дак просил и неделю назад, и пять ден, и три! Ругался ты страшно во хмелю, — развел руками Гришка.
— Да все берут! — пришла в себя его боевая спутница жизни, тоже, сука, бухая.
— Такс-с-с… давай подробнее, — потребовал я.
— Надысь Лизкин муж сажень дров нарубил, — побитая баба кивнула в сторону соседей.
«Сажень — это сколько?» — задумался я и тут же получил ответ из глубин подсознания — поленница дров два на два метра, и, видимо, ещё на два. Стоит рубля три серебром, ассигнациями — десятка. Это меня, получается, нехило так грабят!
— Ещё кто? — холодно спрашиваю я.
— По весне Никита, Митрича сын, обособился который, тоже дрова вёз. Уж, думаю, не купил их! — торжествующе продолжает сдавать всех бабенка.
— Всех пороть! Тимоха, запиши! — командую я слуге.
— Голодают, барин… — нерешительно произнес Мирон позади меня.
Ой, чую, нечиста душа и у моего дворового тоже!
— Сколько у тебя пашни? — спрашиваю у Григория. — И каков урожай с неё?
— Два на десять десятин, — отвечает тот. — Прошлый год собрали семь десятков четвертей зерна и две сотни пудов сена.
У этого мужика примерно 22 гектара пашни, собирает он с неё три тонны сена и тонн пятнадцать зерна. За минусом посевного материала, налогов и прочих расходов… в деньгах он имеет, думаю, рублей триста в год. Плюс приработок на коже. Но хрен с него много возьмёшь. А семья, поди, человек десять, коня опять же нет, но есть вол, на нём и пашут. А ещё неурожайные годы если вычесть. Всё это я считаю в уме и неожиданно быстро.
— Лес себе оставь, отработаешь! Утром пороть будем, — говорю я и, подавив бунт, иду назад.
— А почему утром? — интересуется Мирон.
— Пьяные они, боли не почуют, не дойдёт до них наука, — поясняю я.
— Барин, ты — голова! — подкалывает меня трусливый Тимоха, но так искренне на голубом глазу подхалимничает.
Мирон, ясное дело, согласен.
Гришка, этот абьюзер, хоть и не на меня кинулся, но вполне мог и задеть! Нанять парочку мужиков для охраны своей тушки, что ли? А вообще, с нищетой делать что-то надо. Гляну сколько у меня леса, может, что-то можно выделить на постройки? Не дело, когда в одном доме три поколения живут. Кострома — край лесной, и у меня леса хватает.
За этими мыслями не заметил, как наткнулся на попа Германа.
— Пошто исповедаться не приходишь? — недружелюбно спрашивает он вместо приветствия.
— И тебе здравствуй, батюшка, — кивнул я. — Приду, завтра же приду!
— Сегодня приходи, а то до причастия не допущу.
— Икону мне привезли. Принесу! — не спорю я.
— Что за икона? — вмиг подобрел «отец наш».
Блин, а я даже не знаю, кто там изображен. Не смотрел! Неудобняк.
— Увидишь, как принесу. Это на освящение церкви мой подарок будет, — выкрутился я.
— Темнишь, Лешка, — буркнул Герман и потопал по своим делам.
От попа тоже несло спиртным, но он, может, по работе своей вынужден пить. Кто этих церковных знает?
В усадьбе меня ждала радостная Фрося.
— Всё готово, барин, извольте принять работу! — довольно хвастается она.
— Ну, веди! — шлепнул я по округлой попе девушку. А что? Пусть привыкает к моим ласкам.
В отцовой комнате действительно был порядок. Всё лишнее куда-то исчезло, нагрудник стоял в углу и блестел металлом, пыли нигде не было. Хотя, на
