Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Приглашать к себе князя Трубецкого, как и атамана Заруцкого король не пожелал — много чести московитам. Хотя, честно говоря, если бы сразу задумывал встречу не только как пир, но и как воинскую раду, то Трубецкого позвал бы, всё же тот был достаточно знатен и в отличие от вчерашнего холопа Заруцкого не просто знал себе цену. Он командовал самой боеспособной частью союзнического войска, и пренебрегать им было не слишком дальновидно. Но уж вышло, как вышло, теперь с этим пускай Сапега и Жолкевский разбираются.

— Что помешает московитам вывести в поле свою кавалерию, — усомнился в плане Жолкевского кавалер Новодворский. Он был достаточно опытным офицером, и пускай ничем толком не командовал в нынешнем походе, однако к его словам всегда прислушивались, — и разогнать стрельцов Трубецкого?

— Гусария, — усмехнулся Жолкевский. — Стрельцы пойдут следом за гусарскими полками, которые прикроют их от вражеских глаз до поры, и не дадут московитам атаковать, пока стрельцы не займут передовые крепости.

— Гусарам прикрывать пехоту, — возмутился Потоцкий. — Да ещё и московскую. Это же просто немыслимое дело, пан гетман. Урон чести, который никто не потерпит.

— Потерпят ради общего дела! — срезал его Жолкевский. — Французский король ставил пехоту и кавалерию в один строй и так победил при Кутра.[1] Гусарам же нужно только прикрыть идущих следом за ними стрельцов.

— Пускай московиты глотают пыль из-под их копыт, — снова вмешался король, поднимая тост.

Сигизмунд был достаточно опытным политиком и знал цену каждому своему слову, и уж точно умел высказаться вовремя. Как сейчас например. Теперь гордецу Потоцкому нечего было возразить, придётся прикрывать гусарами союзную пехоту московитов. Ничего не поделаешь.

[1] Стоит заметить тогда Генрих ещё не был королём Франции, а только герцогом Наваррским

* * *

Делагарди встречал меня в лагере, едва я успел вернуться туда от городьбы. Он терпеливо ждал, пока я умоюсь после битвы, в которой немецкие и шведские наёмники не принимали участия. Ничего не говорил, лишь стоял над душой, всем видом демонстрируя, что дело у него важное и отлагательств не терпящее.

— Ну давай, — сказал ему я, выпрямляясь и стирая с лица и рук пот и кровь, а после кинув испачканное полотенце слугам. — Выкладывай, что у тебя, Якоб?

— У меня была депутация от наёмников, — сообщил Делагарди. — Они выбрали нескольких авторитетных офицеров и в обход полковника Таубе, которому, как они сами мне сообщили, больше не доверяют, принесли мне петицию.

Делагарди вынул из-под колета свёрнутую в несколько раз бумагу. Мне отчего-то казалось, что на ней должен быть оттиснут белый череп, а с обратной стороны написано «Низложен». Конечно, наёмники это не потешные, пускай и злобные пираты Стивенсона, однако вотум недоверия они выразили весьма похожим образом. Наверное, среди них так принято. Ни я ни князь Скопин не были в курсе наёмничьих обычаев.

— И что они пишут в этой челобитной? — поинтересовался я, даже руки не протянув.

Читать бумагу я не собирался, мне хватит и краткой выжимки от самого Делагарди.

— Если кратко, — ответил Якоб, — то наёмники выйдут в поле только завтра. После этого они останутся в лагере, однако воевать и дальше не будут без выплаты жалования. Если пересказать всё, или почти всё, на что они жалуются, то они пишут, что победа, которую ты им обещал, возможно, не будет одержана вовсе, и потому твои обещания большей доли в трофеях ничего не стоят. А потому им нужны деньги здесь и сейчас, как это было перед Клушиным.

— Их собратья-ландскнехты вышли в поле этой ночью, — заметил я, — и сбили нас, что даёт теперь ляхам шанс на победу завтра.

— Им заплатили, — уверенно ответил Делагарди. — Вейер заплатил своим ландскнехтам из собственного кармана.

Будь прокляты все эти наёмники, и дядюшка Дмитрий, угробивший армию под Болховом, заодно! Война — войной, а новости из одного лагеря в другой носятся быстро. Конечно, хорошо, что я теперь знаю об этом, однако то, что мои наёмники так стремительно оказались в курсе дел своих коллег по опасному военному делу с той стороны, меня откровенно пугало. Ведь и там теперь знают о наших проблемах, и о том, что немецкие наёмники со мной ещё только один день, и послезавтра войско лишится едва ли не самой боеспособной части пехоты.

— А твои шведы? — напрямик спросил я.

— Только завтра, — честно ответил Делагарди. — Я уже и так преступно затягиваю выполнение приказа моего короля. Он велит мне идти на север, к Ладоге, Пскову, Новгороду и брать всё, обещанное тобой и твоим царём. Пускай бы и силой.

Значит, завтра ещё вместе, а после… Уж не с ним ли мне придётся воевать в самом скором времени. Но думать об этом я сейчас не хотел.

— Тогда идём на совет, — велел я ему. — Обсудим, как завтра драться станем, а после я хоть пару часов посплю.

— Да, конечно, — закивал Делагарди.

Видно ему неприятно говорить то, что он сказал. Быть может, он и подданный другого короля, однако слишком уж мы сдружились пока вместе били ляхов. А вот теперь, возможно, скоро придётся скрестить с ним шпаги. И думать об этом явно Делагарди не хотелось также сильно, как и мне. Наверное, поэтому он весь совет простоял молча, лишь кивая, когда речь шла о его шведах и наёмниках.

— Завтра по нам лях ударит со всей мощью, — высказался я первым, открывая полуночный военный совет.

Большая часть воевод на нём сегодня в бою участия не принимали. Лишь стрелецкий голова Постник Огарёв вместе со своими людьми дрался у городьбы, да Бутурлины с младшим Ляпуновым, что командовали дворянами в передовых крепостцах.

— Завтра выйдем мы в поле и встанем промеж крепостиц, — сообщил я. — В них надобно вернуть стрельцов да разбитые части городьбы свежими рогатками забить. Оттуда стрельцам должно вести огонь непрерывно, прикрывая фланги нашей пехоты.

— В одну можно посадить немецких пищальников, — заметил Огарёв. — Они не хуже нашего бьют, а за рогатками свежими станут обороняться добро.

Делагарди в ответ на эти слова только покивал головой, соглашаясь. Как будто его это совершенно не касалось.

— Ляхи по тем крепостицам сами ударят крепко, — возразил Хованский, — и занять их попытаются. Уже не как ночью, а всей силой врежут.

— Потому и надо, чтобы стрельцы и немецкие пищальники там удержались, — твёрдо заявил я. — Покуда крепостицы последние держатся, меж ними пикинеры немецкие и наши, каких собрать удалось, выстоят. С фронта биться с ними даже ляшским гусарам будет сложно.

— Ударят на наших солдат, как это вчера было, — заметил Хованский, — да те и посыплются.

— Не сразу, — ответил я упрямо. Я верил в солдат нового строя, особенно после Смоленска, где они продержались намного дольше, нежели я рассчитывал, да и вчера днём стояли под атаками гусарии стойко, покуда совсем уже сил не осталось. — А как прорвутся гусары, так мы из лагеря по ним ударим поместной конницей.

— Измотать и ударить, — кивнул Прокопий Ляпунов. — Хорошая тактика, вот только выдержит ли её на наша конница?

— При Клушине выдержала, — заявил я. — Да и наёмники со шведами ударят с нами вместе. Сдержим врага и погоним обратно в его стан.

— Гусары быстро приходят в себя, — покачал головой князь Елецкий, — и ударить в ответ могут так, чтобы после от нашей конницы да от наёмников только пух и перья полетят. В этом они сильны, князь-воевода.

— Надо заставить всех их втянуться завтра в бой с пехотой, — заявил я, — чтобы не было у ляхов свежих сил против нас. Сдюжит завтра пехота — будет победа за нами, а нет…

Об этом я говорить не хотел. Однако перспектива поражения рисовалась слишком уж яркая.

— Ты, князь, полагаешься на то, что ляхи станут бить раз за разом, как при Клушине, — заявил Хованский. — Или как татары при Молодях. В одно место, будто молотом.

— В этом тактика их гусарии, — заявил я. — Так при Клушине Жолкевский поступил, раз за разом атаковал нас.